Поставив на место демократическую критику, которая «мешается не в свои дела», рассуждая о приличиях и неприличиях, Вяземский переходит к следующему обвинению: «“Ревизор” — комедия безнравственная, потому что в ней выведены одни пороки и глупости людские, что уму и сердцу не на ком отдохнуть от негодования и отвращения, нет светлой стороны человечества для примирения зрителей с человечеством, для назидания их, и проч.». Тон князя становится саркастическим: «Не должно забывать, что есть литература взрослых людей и литература малолетних… Конечно, между людьми взрослыми бывают и такие, которые любят быть до старости под указкою учителя; говорите им внятно: вот это делайте, а того не делайте! за это скажут вам: пай дитя; погладят по головке и дадут сахарцу. За другое: фи дитя, выдерут за ухо и поставят в угол! Но как же требовать, чтобы каждый художник посвятил себя на должность школьного учителя или дядьки? На что вам честные люди в комедии, если они не входили в план комического писателя?»
Любопытно выстроил Вяземский и финал статьи. Оправдав Гоголя по всем пунктам, он неожиданно сворачивает на старую комедию Капниста «Ябеда», приводит цитаты из нее, а потом замечает: «Вероятно, и в то время находились люди, которые говорили, что в самом деле не могут существовать в России и нигде такие нравы, что это клевета и проч».. И рассказывает о том, что Павел I не только не запретил «Ябеду», но разрешил Капнисту печатать ее с посвящением «Августейшему имени Его Величества». «Благородные чувства и благородный язык поэта были доступны к просвещенному великодушию государя», — заключает князь.
Вспоминая благополучную историю одной из самых взрывоопасных русских пьес, он упреждал возможные нападки на Гоголя со стороны властей (и одновременно намекал на то, что неплохо бы Гоголя поощрить). Обвинение в «клевете на Россию» в устах Булгарина могло повлечь за собой серьезные последствия. Вяземский хорошо помнил собственную судьбу — его ошельмовали, даже не проверив факты, изложенные в доносе. Он хорошо помнил и судьбу «Европейца» — журнал Киреевского рухнул только потому, что кому-то что-то показалось. Он видел, как «Московский телеграф» канул в вечность из-за одной-единственной отрицательной рецензии на то, что не следовало отрицать.
«Ревизору» в этом отношении повезло. Защищать Гоголя от травли сверху не пришлось — «клеветы на Россию» Николай 1 в пьесе не усмотрел. Но и поощрять Гоголя за «Ревизора» не стал. Пьеса не получила статус государственной, как это случилось два года назад с «Рукой Всевышнего…» Кукольника.
…11 апреля 1836 года, за неделю до премьеры «Ревизора», увидел свет первый том «Современника». Пушкин рисковал — на обложке стояло «литературный журнал», и достаточно было одного слова императора, чтобы издателю напомнили о том, что он получил разрешение на сборник статей чисто литературных… Состав был сильный — стихи самого Пушкина, Жуковского, Вяземского (мрачная «Роза и Кипарис», написанная после смерти Пашеньки), статьи Пушкина, тургеневские письма, проза Гоголя. Впрочем, Гоголь отличился не только «Коляской» и «Утром делового человека», но и лихой статьей «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 годах». Можно предположить, что Вяземский прочел эту статью с удовольствием — она напомнила ему собственную журналистскую молодость, былые битвы 20-х, да и с большинством гоголевских положений он был согласен. Но вот издатель Пушкин, прочитав материал, схватился за голову. Статья была правлена и переправлена, но все из нее вычеркнуть было невозможно.
В этой статье Гоголь показал себя в высшей степени талантливым учеником критика Вяземского — статья писана остроумно, небрежно и немного свысока по отношению к оппонентам. А оппонентами Гоголя в ней были все — правые и виноватые, явные враги «Современника» и потенциальные его союзники. Он пренебрежительно отзывался о «Телескопе» и «Московском наблюдателе». Мимоходом нанес удар Булгарину (которого очень обидели оба обстоятельства — и то, что мимоходом, и что вообще «Современник» его задевает первым…). И, не скрывая удовольствия, потоптался на «Библиотеке для чтения», от которой буквально не оставил камня на камне. Все это было справедливо и забавно, но с точки зрения литературного бизнеса не лезло ни в какие ворота. Пушкин хорошо помнил судьбу «Литературной газеты», которую погубило нежелание знаться с другими русскими журналистами. Назвать их неучами и подлецами значило объявить войну без надежды ее выиграть. Надо было срочно заглаживать промах, сделанный Гоголем…
Кстати сказать, статья «О движении журнальной литературы…» вышла в «Современнике» без подписи, так что всполошившиеся русские журналисты даже не знали, на кого гневаться. Гоголь был самый молодой, он был прозаик, а не критик — о том, что такой разнос сочинил именно он, никто и не думал. Булгарин в «Северной пчеле» реагировал настолько растерянно, что было ясно: такого он не ожидал. Опровергая нападки Гоголя на Сенковского за «незнание Востока», Булгарин вопрошал: «А разве вы, г. Издатель, в «Путешествии в Арзрум» обнаруживаете это знание?»
Пушкина в это время одолевали невеселые заботы: скончалась его мать, он был в трауре, 16 апреля вернулся из Михайловского после похорон. И уже через две недели, поручив второй номер заботам Одоевского, выехал в Москву — объяснять коллегам, что гоголевская статья не является программной для «Современника»… Позднее он даже опубликовал заметку о статье Гоголя, смысл которой сводился к фразе «Врачу, исцелися сам!». Но Гоголь был уже далеко. 6 июня 1836 года он вдруг, не известив никого, покинул Россию (Вяземский был свидетелем его отъезда — на одном с Гоголем пароходе уезжали в Германию Вера Федоровна и Павлуша). Гоголь был нравен, самолюбив, он видел, что пушкинский круг, относясь к нему очень тепло и приняв в нем участие, все же продолжает воспринимать его как «хохлика», «Гоголька», сочинителя малороссийских повестей с галушками и варениками, сочинителя уморительно смешного «Носа» и забавной фарсы о ревизоре… Вряд ли он успел прочесть статью Вяземского о себе (второй номер «Современника» с этой статьей вышел через месяц после отъезда Гоголя). Он уезжал оскорбленный тем, что Пушкин его не оценил… Вяземский утешал его как мог. «Я помню так, как бы это было вчера, и буду помнить долго вашу доброту, ваш прощальный поцелуй, данный вами мне уже на пароходе…» — писал Гоголь князю уже из Рима.
С московскими журналистами Пушкин мог еще как-то поговорить и их успокоить, с петербургскими конкурентами было сложнее. Булгарин и Сенковский, прочитав статью Гоголя, окончательно убедились, что Пушкин им враг, на перемирие не пойдет, и «Современник» стал наследником «Литературной газеты», которую шесть лет назад погубили самонадеянность и желание не замараться… Ну что ж, оставалось только злорадно гадать: сколько протянет Пушкин с такими элитными сотрудниками и материалами? Спору нет, и Жуковский, и Вяземский, и Одоевский — это действительно элита, высший класс русской литературы, только много ли читателей у этого класса? Сенковский хорошо знал, что драмы Кукольника, стихи Бенедиктова и повести Барона Брамбеуса (псевдоним Сенковского) ценятся на русском литературном рынке намного дороже Пушкина. Тираж «Библиотеки для чтения» был устрашающе велик — пять тысяч экземпляров. Но Пушкин надеялся завоевать своего читателя — и первый том «Современника» был отпечатан тиражом в 2400 экземпляров…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
