поверить в пресловутую непредсказуемость рокового маршрута зловещей посланницы Зевса. Ну что ж, теперь у меня есть возможность убедиться в этом самому! Вот они предо мной — кошмарные воплощения слепой безоглядной ярости, сверхплотные сгустки колоссального электрического напряжения, коварные мины космических бездн, взрывающиеся без всякой детонации, безликие головы демонов, с которых стремительным огненным вихрем стерто за ненадобностью все лишнее: и глаза, и рты, и носы, и уши, зато в эпицентре сферического смерча пылает инфернальная магма ненависти, позволяющая этим смертоносным сомнамбулам, восходящим из недр земных и нисходящих с высей небесных, вслепую, наугад нащупывать тайный фарватер к жертвам своего кромешного бешенства.
Какой же чудовищной, поистине безграничной властью обладали бы они, будь у них человеческий образ! И вдруг одна из пылающих ненавистью сфер, словно привлеченная моим немым
восклицанием, сходит со своей хаотичной орбиты и направляется прямо ко мне... Проскальзывает вплотную к парапету, нерешительно зависает, как бы вслушиваясь в себя, и смещается к соседнему дому; завороженно вплывает в открытое окно и, по-прежнему погруженная в свой медиумический транс, выплывает из другого, замирает, становится продолговатой — и огненный столп прободает песок с таким грохотом, что наш дом трепещет осиновым листом, а пыль из глубокой воронки вздымается до самой крыши.
Вспышка, яркая, как тысяча солнц, обжигает глаза и заставляет зажмуриться, однако ядовитое жало ослепительного сияния пронзает судорожно сомкнутые веки и, ужалив самое себя, вытравливает инферальное отражение горгоны с моего бессмертного Я...
— Ну что, разглядела меня наконец, Медуза?
— Да, я вижу тебя, проклятый! — И багровый шар восходит из бездны земной. Полуслепой, я скорее чувствую, чем вижу, как, становясь все больше и больше, он воспаряет над моей головой — раскаленный добела болид кромешной ярости...
Простираю руки, и невидимые пальцы сплетаются с моими в ритуальный «замок», включая меня в живую, уходящую в бесконечность цепь Ордена.
Все бренное во мне испепелено... Воистину исполнилось реченное отцом, и смерть разрешилась от бремени пламенем жизни...
Прямо стою я, Христофер фон Иохер, преоблаченный в пурпурный хитон огня, препоясанный по чреслам моим сакральным даосским мечом.
Отныне и во веки веков разрешен я и телом и мечом.
КОММЕНТАРИИ
Летучие мыши
Перевод сделан по изданию: Meyrink Gustav. Fledermause. Leipzig: Kurt Wolff Verlag, 1916.
Символическое значение летучей мыши в различных культурах варьируется от предельно положительного (в Китае она считалась олицетворением счастья, долголетия, богатства и благонравия) до крайне негативного: в Европе, начиная с античности, летучая мышь представляется ненавистницей света, воплощением алчности, зависти, непостоянства. В алхимической традиции двусмысленность символики летучей мыши объясняется гибридной, двойственной природой этого существа: оно трактуется то как андрогин, то как крылатый дракон или просто-напросто демон. Последняя интерпретация подтверждается обширной иконографией, изображающей выходцев из преисподней с перепончатыми крыльями. Летучие мыши — непременные спутницы ведьм, готовящих колдовские зелья, отправляющихся на шабаш, справляющих свои бесовские оргии. «В противоположность Синей птице, — пишет Гастон Башляр, — которая даже ночью остается небесным и светоносным существом, летучая мышь — это сгусток мрака и тяжести. Она — воплощение дурного полета, немого, черного и низкого мельтешения, она являет собой нечто вроде противоположности шеллианской триады звука, света и воздушности. Стремясь даровать ей крылья, природа не смогла снабдить ее ничем, кроме уродливой шерстистой мембраны, служащей для полета... Но обладание крыльями еще не делает это существо птицей» (Bachelard G. L'air et les songes. P, 1948. P. 89).
В этом сборнике новелл выявляется еще один — едва ли не самый главный — аспект символики летучих мышей: их предполагаемый или реальный вампиризм. За исключением одного упоминания в «Майстере Леонгарде», летучие мыши как таковые не фигурируют в текстах рассказов; их роль выполняют другие существа и сущности, стремящиеся восполнить недостаток собственной жизненной силы за счет присвоения чужой энергии, воли, мысли. К разряду вампирических «летучих мышей» можно отнести и «неисправимого ягнятника» Амадея Кнедльзедера, втихомолку уменьшающего поголовье доверчивых мелких грызунов, и призрачных «хронофагов», пожирателей времени, и ядовитые ростки аконита, питающиеся кровью «Синих братьев», и неведомых науке сверчков, одержимых одной маниакальной страстью: убивать, убивать, убивать... Не будет преувеличением сказать, что вся современная антитрадиционная
культура Запада представляется Майринку неким вампирическим монстром, лакомым не только до свежей человеческой крови, но и до крови допотопных ящеров и драконов, которая, превратившись в бензин, «растекается по жилам новых птеродактилей и бронтозавров, заставляя бешено стучать их стальные сердца». Наивысшей — и неприкрытой — формой этого духовного и физического вампиризма является мировая война, «вселенский хоровод смерти», отголоски которого звучат практически в каждой новелле сборника. Майринк — не Ремарк и не Хемингуэй, он не показывает нам страшную реальность окопных будней, он ставит перед собой более сложные и глубокие задачи: выявить метафизические причины братоубийственной бойни, в ходе которой люди, уподобившись хищным сверчкам (или саранче из Апокалипсиса), сцепились в один живой ком и принялись «самым чудовищным образом рвать друг друга на части». Одна из этих причин состоит в том, что современный человек, поддавшийся соблазну «прогрессистских» иллюзий, превратился в простой придаток им же самим созданной машины, стал «заготовкой, полуфабрикатом», «который рано или поздно окончательно превратится в механизм». Стоит ли говорить о том, что в наше время это пророчество великого австрийского ясновидца как никогда раньше близко к фактическому осуществлению...
Действо сверчков
Новелла посвящена магическим первоистокам Первой мировой войны, вызванной, согласно Майринку, неуемной «научной любознательностью» главного героя, готового, несмотря на свою полную духовную слепоту, взять на себя «любую ответственность».
С. 11. ...так называемый дугпа - один из... служителей темных сил... — В Европе едва ли не первыми научными трудами на тему духовной жизни тогдашнего Тибета явились книги французской путешественницы Александры Давид-Неэль (1868— 1969), основанные на впечатлениях от многолетнего пребывания на Тибете. Непредвзятые взгляды исследовательницы, ее комплексный подход к изучению проблемы тибетского мистицизма поначалу не встретили должного признания со стороны европейских тибетологов, державшихся субъективистских, ничем не подкрепленных концепций, восходящих к XIX в. Вот что, в частности, пишет А. Давид-Неэль о мистической школе Дугпа: «Некоторые авторы совершенно искаженно представляют ее характер, полагая, что сам термин "дугпа" обозначает колдуна, использующего самую ужасную форму черной магии. Дуг обозначает "гром". Школа Дугпа, включающая школы центрального и южного Тибета, возникла в двенадцатом веке. Она была основана... ламой Чёгдже Цангпа Гьярэпа, иногда именуемом тулку (перерожденец, воплощение одного из буддийских божеств, термин, аналогичный санскритскому аватара и монгольскому хутухту). Пагсам Бангпо. Традиция утверждает, что когда этот
