Ленин слушал с закаменевшим лицом, от гнева даже глаза закрыл. Потом, кашлянув, поинтересовался:
- Фамилию капитана помните?
- Как же не помнить - помню. Егоров.
- Вы сейчас рассказали, товарищ, настоящую корреспонденцию, - сказал Ленин. - Именно такие нам и нужны. Но писать труднее, чем говорить. Многие позволяют себе барственное отношение к труду литератора: "Разве это работа, пиши себе, да и только". Писать в газету - это профессия, трудная, ответственная. Но литератор никогда не сможет рассказать так, как рассказали вы, да и знать, видимо, этого он не может - не пустят его по миноносцу лазать... Но литератор может помочь вам, понимаете? Только поменьше общих слов вроде "эксплуататоры, слуги царизма", побольше интересных фактов. Скучная газета - никчемная газета, а газета без правды попросту вредна.
...Перрон Ленин прошел вместе с штабс-капитаном - тот сам тащил баул, бормотал под нос ругательства:
- Власть, если она не может цыкнуть, - не власть... Распустили чернь, низвергли порядок, трусы, либералы, нагайки соромятся...
Ленин шел молча, отмечая про себя множество филеров - буравили глазами пассажиров.
"Кого-то ищут, - понял Ленин. - Вылезли из нор... А может быть, что-то случилось? Кого они так старательно высматривают?"
Высматривали его, Ленина.
...Началось все позавчера днем, когда на стол председателя совета министров Витте была положена новая газета "Молодая Россия", первый ее номер со статьей Н. Ленина - "Рабочая партия и ее задачи при современном положении". Витте сначала обратил внимание лишь на подчеркнутые строки, но их было так много, этих подчеркиваний, что он прочитал всю статью целиком. Прочел - и головой затряс: не пригрезилось ли, как в о з м о ж н о такое?! Просмотрел еще раз, медленно, словно разглядывал запрещенное.
"Никто, даже "Новое Время", - читал Витте, - не верит правительственной похвальбе о немедленном подавлении в зародыше всякого нового активного выступления. Никто не сомневается в том, что гигантский горючий материал, крестьянство, вспыхнет настоящим образом лишь к весне. Никто не верит тому, чтобы правительство искренне хотело созвать Думу и могло созвать ее при старой системе репрессий, волокиты, канцелярщины, бесправия и темноты... Кризис не только не разрешен, напротив, он расширен и обострен московской "победой".
Пусть же ясно встанут перед рабочей партией ее задачи. Долой конституционные иллюзии!"
Витте отодвинул газету" от себя осторожно, долго сидел в раздумье, рисовал профили бородатых старцев на маленьких квадратиках мелованной бумаги, потом вызвал секретаря, Григория Федоровича Ракова, поинтересовался:
- Кто еще читал э т о?
- Все, Сергей Юльевич.
- Скрытое ликование конечно же царствует в канцелярии?
- О да...
- Давно ли вернулся этот Ленин?
- Положительно не знаю, Сергей Юльевич. Злой, видимо, социалист-революционер. Витте поморщился:
- Он социал-демократ... Ну, и что прикажете делать? Вам-то кто положил оттиск?
- Когда я пришел, газета уже лежала на моем столе.
- Со всех сторон ведь, а? Со всех сторон шпильки, - вздохнул Витте. Потребовать ареста редактора газеты и Ленина? Этого только и ждут скандалисты из "Биржевки"...
- Не сочтете ли целесообразным, ваше высокопревосходительство, поручить мне отправить газету на благоусмотрение Петра Николаевича? - осторожно предложил Раков. - Министр внутренних дел, я убежден, предпримет свои шаги.
Витте пожал плечами:
- Понятно, что не в синод надобно отправлять... Помолотил пальцами по столу, взял красный карандаш, поставил напротив статьи огромный вопросительный знак:
- Вот эдак-то будет верно, а?
...Пусть Дурново распорядится, пусть покажет себя, а то все ездит к экс-диктатору Трепову в Царское Село и слезы льет, жалуется на его, Витте, либерализм и на безволие министра юстиции Акимова. Вот и покажите, Петр Николаевич, как надобно поступать в условиях свободы слова и печати, дарованной высочайшим манифестом семнадцатого октября! Вот и покажите, как надобно блюсти закон и корчевать смуту.
Дурново, прочитав статью Ленина, написал на полях: "Директору департамента полиции Эм. Ив. Вуичу. Н. Ленина и редактора Лесневского арестовать немедленно!" Хватит, больше терпеть не намерены, будем руки ломать - или мы им, или они нам.
Гофмейстер Эммануил Иванович Вуич был не просто знатного дворянского рода; Вуичи считались неким средоточием с и л ы в Петербурге, силы, естественно, не решающей, но решения во многом определявшей. Старший брат Василий был женат на Софье Евреиновой - интеллигентность и богатство; Николай, сенатор, счастливо жил с дочерью покойного министра Вячеслава Константиновича Плеве - власть, з н а н и е поворотов; Александр состоял при дворе принца Евгения Максимовича Ольденбургского - поддержка Царского Села.
Ознакомившись со статьей Ленина, гофмейстер вызвал к себе полковника Глазова.
- Глеб Витальевич, голубчик, - сказал ласково, пригласив полковника сесть, - вы мне докладывали, что по ликвидации в Варшаве склада с нелегальщиной было захвачено особенно много социал-демократических брошюр... Я запамятовал, вы называли мне фамилию наиболее читаемого публициста...
- Ленин, видимо.
- А Плеханов?
- Ленин из молодых, крепок и рапирен - говоря языком б е л ь л е т р... Но в Варшаве-то его особенно широко распространяют, потому что секретарь польского ЦК Феликс Дзержинский - давний поклонник Ленина, здесь, так сказать, личные симпатии.
- Ну, в польских делах вы дока, Глеб Витальевич, я и в них не понаторел еще. А Лениным, случаем, не занимались?
Вуич знал, что Глазов занимался всем. Он м е т и л, и вообще-то имел на это право: интеллигент, смел, в профессии отменен. В охранке не было принято отдавать свои материалы кому бы то ни было, даже начальству, но Глазов, по мнению Вуича, должен был понимать, что лишь своей постоянной нужностью он добьется необходимого в карьерном росте патронажа.
- Я готов доложить мою подборку по Ленину, - сухо ответил Глазов, подавать себя умел, - но я не хочу, чтобы мои коллеги, занимающиеся непосредственно социал-демократией, были на меня в обиде...
- Есть прелестная новелла, Глеб Витальевич... Некий министр мечтал узнать от могущественного лорда-канцлера, кто будет венценосным преемником больного короля. Лорд-канцлер спросил министра: "Вы умеете хранить тайну?" Тот, обрадованный, ответил: "Конечно!" И лорд-канцлер сказал: "Я - тоже".
Глазов посмеялся вместе с Вуичем, спросил разрешения покинуть кабинет, отсутствовал не более десяти минут и вернулся с папкой, набитой вырезками из газет, одними лишь вырезками - ни рапортов агентуры, ни перлюстрации корреспонденции. Глазов угадал взгляд Вуича:
- Здесь - главное, Эммануил Иванович. Я хочу обратить ваше внимание на те статьи, которые Ленин опубликовал, приехав в Россию из эмиграции. Он восьмого ноября приехал, а уже через два дня "Новая жизнь" начала публиковать его очерк "О реорганизации партии". Через четыре дня он напечатал там же "Пролетариат и крестьянство". Через пять - "Партийная организация и партийная литература". Через восемь - "Войско и революция". Через тринадцать - "Умирающее самодержавие и новые органы народной власти". Через пятнадцать, - монотонно, где-то даже ликующе продолжал Глазов, - "Социализм и анархизм". Через двадцать пять - "Социализм и религия". Вы вправе спросить меня, отчего я вычленил именно эти семь работ, Эммануил Иванович...
Вуич поломал глазовскую въедливую монотонность:
- Оттого, что это - программа, я достаточно внимательно слушал вас...
- Изволите ознакомиться с выжимками?
- Бог с ними... Ваши соображения? - несколько раздраженно спросил Вуич.
- Соображения я высказал, Эммануил Иванович... Что же касается предложений, то они сводятся к тому, чтобы - по возможности массово - изъять социал-демократов большевистского направления, ликвидировать их опорные базы...
- Что вы, право, в большевиков уперлись, Глеб Витальевич?! Меньшевики лучше, по-вашему? Плеханов с Аксельродом союзники нам?!
- Плеханов с Аксельродом нам не союзники, а враги, но они устали, Эммануил Иванович, они старые люди, прожившие жизнь в эмиграции. Им легче принять Думу, высочайший манифест, эволюцию, предложенную государем. Они хотят жить без филерского наблюдения, они хотят выступать с думской трибуны, они ведь с Бебелем дружны, с д е п у т а т о м рейхстага Бебелем, с тем Бебелем, который заседает в одном зале и с кайзером и канцлером Бюловом.
- Нет, нет, Глеб Витальевич, вы сами напугались и меня желаете напугать... Ленин... Я понимаю - Милюков, его Россия знает, тоже ведь не сахар, тоже против нас пописывает; Гучков, хоть и наш, а кусается; понимаю - Чернов с Гоцем: террор, плащ и кинжал, студенты хлопают. Но Ленин? Нет, Глеб Витальевич, нет!
- Позвольте не согласиться, Эммануил Иванович... Мы эдак уподобимся тем, кто Чехова чуть не до смерти к юмористам приписывал, а Горького рассматривал как салонное украшение, босяцкого хама. Мы, увы, считаемся лишь с теми, кого сами же и создаем... А коли с о з д а л о с ь само по себе, без нашей помощи? Мы слишком подчиняем себя очевидностям, сиюминутности, а ну - вдаль заглянуть в завтра?
