Оно выискивало то, что
залезло в душу как вор, и желало лишь одного: убить незваного гостя. Долгие вечера думал Алан, как мог он поймать огненную искру, когда даже не видел их россыпи, в отличие от Була и Ираклия, с которых, к слову, все сошло как с гуся вода. На недолгие часы приходило успокоение: искр не было, а если они и были, то не про его честь: это всего лишь миф, самовнушение. И тогда Алан продолжал жить прежней жизнью: пить, гулять, упиваться бесчувственным холодным удовлетворением.
Но ему уже не доставляли привычного удовольствия ни женщины, ни карты, ни карьера. Всего этого он добился давно. И не тешили его самолюбие сотни обожающих взглядов и льстящих языков. Коньяк топил тихий гнев на тупость и бесцветное безумие мужчин и женщин.
Еще больше стал бесить Ираклий. До исступления раздражал Казимир. То, что Алан раньше терпел как идиотскую неизбежность существования, теперь он начинал ненавидеть. И впервые в жизни оценивающий, его взгляд бегло касался Князя…
Про Диану говорили много и больше всего не по делу. Алан знал ее давно и знал разной. Подавляющее большинство времени — такой же законченной сумасшедшей стервой, как сейчас. Пожалуй, за последние полтора века ее характер еще больше ухудшился, и теперь всем казалось, что даже муж с трудом переваривает ее присутствие в течение более, чем тридцати секунд.
Впрочем, когда кажется, надо креститься. Но Алан креститься не стал. Он всего лишь откупорил вторую бутылку.
Эта женщина была темой неиссякаемой, как водопад. Возможно, потому что отличалась от всех других своей недоступностью, словно манящий самородок за чугунным замком княжеских рук. «У каждого Властелина должно быть свое сокровище», — так говорил Князь. И его сокровищем была Диана.
Неплохим сокровищем. Красавица, каких мало. Породистая, каких не было. Властная и сумасбродная, каких не знал мир. Алан не мог оторвать глаз, затрудняясь сказать, сколько чистейших бриллиантов стоила Диана. Она была дорогой женщиной. Владычицей ада, полноправной женской ипостасью сатаны. Она одна несла в себе всю женскую власть, все коварство и весь умопомрачительный соблазн, накопленный женщинами за тысячелетия. И только она обладала всем и сразу.
Сплетни не прекращались копошащимся клубком змей. Говорили, что Диана лишь притворяется, что обожает Князя, что ей нужна лишь его власть и что она смотрит только на то, как бы найти себе новых любовников. Разумеется!.. В фавориты ей прочили то Ираклия, который не уставал сам подогревать слухи о ее якобы томных на него взглядах, то Алана, которого облизывали взглядом все, то даже Булата. Трещали о том, что красота Дианы стоит Царству трети всех его сил. Уверяли, что Княгиня ночами пьет и целое утро тратит, чтобы убрать следы алкоголя со своего лица. Сплетничали, что она за тысячи лет проведенных в пещере спятила с ума и уже не реагирует на ласки Князя, намеренно отталкивая его от себя. Говорили, говорили и говорили еще…
Грошовая цена словам!.. Ничего, кроме отвращения, Алан не чувствовал, думая об этих идиотках, мелющих целыми днями чушь от нечего делать и, видимо, считающих себя очень дерзкими, тогда как они все вместе взятые не стоили и одного выреза на платье Княгини ада. Ненавидит Князя?.. Не смешно ли это было в преисподней, где его боготворили все?.. Отталкивает его ласки?.. Не убого ли звучало про ту, которая была рождена из этих ласк?..
Была ли она влюблена в кого-то из генералов?.. Тут было сложно сказать. По опыту Алан знал, что ни одна женщина ада не будет довольствоваться одним мужчиной, пусть это будет даже сам Князь. А такая женщина, как Ди, тем более. Вопрос: кто?.. Кто схватит пальмовую ветвь победителя победой, которая утрет всем нос на долгие века?..
Ираклий болтал на эту тему без устали хуже любой бабы. Алан порой внутренне лютовал, желая заткнуть бывшую музу чем-то вроде большого зеленого яблока. Но и его мысли все время возвращались к этому вопросу.
Он заметил, что уже не идет на отчеты к Диане, как на каторгу. Что обруганный ею, медлит уходить, получая удовлетворение от собственного бешенства, вызванного ею. И он теперь не упускал лишнюю минуту, которую мог провести у нее в кабинете, вызывая ее на взгляды и раздражение, которое заменяло ему все радости жизни.
Кто?.. Он хотел послать к черту всех. Это должен был быть только он. Если не он, то кто тогда? Он — самый красивый генерал ада, самый успешный из всех. Не Лопате же тягаться за любовь Княгини, и не Дементию же, черт возьми. Это Алан соблазняет одним взглядом кого угодно. Он — живая легенда этого мира.
Алан ловил ее взоры, нутром следил за недоговоренными фразами, за не повернутой на сантиметр головой. Он был охотником, который пытался напасть на путанный след, виляющей в зарослях лисицы. Был ли тот холод и ирония, та игра ресниц и прорезающие одежду взгляды для него одного?.. Значили ли они то, что он хотел?..
Диана была неизменна в своей стервозности и в то же время изменчива, как осенний ветер. Она играла собственную игру. И как Алан ни был знаком с тем крючком, на который его всю жизнь пытались посадить женщины, он вновь и вновь путался в леске, глядя на сорванную волной наживку. Он не признавался, но он оказался бессилен против ее зыбких правил. Если только не найдет отгадку раньше, чем она придумает новые шарады.
Мысли затуманились и унеслись, словно весенним прибоем. Каким же она была умопомешательством…
Алан уткнулся лбом в ладони и видел ее перед собой, лаская взглядом ту, которая была сегодня далека. Она была достойна того, чтобы в нее влюблялись самые-самые. Она была лучшей… Она была единственной драгоценностью, которой не было цены. И он хотел только ее…
Ираклий был смелый, как настоящая муза: пока ее не сдуло ветром. Алан знал и видел, как моментально утихают разговоры о ней, когда приходит Князь. И как дрожат и терпят крах мечты, которые еще минуту назад так смело разворачивались на столе. Генералы хорошо помнили, как несколько тысяч лет назад Князь разметал по равнинам двух элитников второй адской армии, армии Алана, с которыми, чтобы досадить мужу, заигрывала Княгиня. Алан не запамятовал, как страшно на нее злился, задушить был готов. Тогда всей первой и второй касте еще раз было доказано, что Князь убьет любого, кто покусится на его жену. И никто больше не смел с тех пор сделать хотя бы попытку…
Алан был не Ираклий. Он готов
