…Окончательно завладев русскими окопами, зверь опять подтягивал свой хвост, и тяжелые орудия начинали методически разрушать следующую русскую оборонительную линию. Никакое препятствие не мешало немцам повторять этот прием наступления».
Это применение метода «ураганного огня» внезапно и резко обнаружило огромное неравенство сил: двумстам тяжелым орудиям на фронте р. Дунаец, между Горлице и Тарновом, русская армия могла противопоставить всего четыре; на «ураганный огонь» русские могли отвечать всего пятью или десятью снарядами на орудие в день и ружейной стрельбой. «Вследствие превосходства неприятеля в огне тяжелой артиллерии наши войска несут значительные потери. Однако и неприятель при своих атаках жестоко страдал от нашей шрапнели и ружейного огня», - красноречиво говорилось в официальном сообщении от 23 апреля.
Газеты тогда же отмечали, что немцы выбросили в районе Дунайца 700 000 снарядов за несколько часов, тогда как русские заводы производили такое количество за полгода. Результат не замедлил сказаться.
Русский фронт между Вислой и Карпатами был прорван; германская «фаланга» под командою ген. Макензена подвигалась вперед почти беспрепятственно, и русские войска, занимавшие хребет Карпат, были вынуждены поспешно отступать; некоторым частям путь отступления был отрезан, настолько быстрым было продвижение противника по галицийской равнине. С остатками своей дивизии попал в плен и выделившийся своей храбростью ген. Л.Г. Корнилов.
Немцы одновременно повели наступление на северном участке фронта. Их передовые части заняли Либаву еще раньше прорыва под Горлице. Но на север оборонительная линия рек Немана, Бобра и Нарева оказалась серьезным препятствием, которое так и не позволило немцам с обеих сторон зажать в тиски русскую армию, занимавшую царство Польское.
В Галиции наступление «фаланги» неуклонно развивалось. К началу мая русские уже отошли на линию р. Сана; но и эта линия продержалась всего две-три недели. В ночь на 21 мая был оставлен Перемышль, триумфальное взятие которого было еще свежо в памяти у всех. 9 июня австро-венгерские войска заняли Львов, столицу В. Галиции, где всего за два месяца перед тем торжественно праздновали приезд государя. Военные события какого-нибудь одного месяца уничтожили плоды борьбы, тянувшейся три четверти года. Вести с фронта, одна трагичнее другой, распространялись в столицах. С северного фронта, из Ковенской, Гродненской, Курляндской губерний внутрь страны текла волна беженцев.
Недостаток снарядов, недостаток ружей проявились особенно ярко именно в тот момент, когда австро-германцы перешли в наступление. Это оказало самое деморализующее действие на солдатскую массу. Начались всеобщие толки о том, что это - измена, что армию нарочно оставляют без снарядов, что солдатам нарочно не выдают ружей, что изменники - генералы, что изменники министры…227
Легко себе представить, какое впечатление такой оборот событий должен был произвести на русское общество, уже и без того, по традиции, готовое во всем обвинять власть. Особенное впечатление на широкие круги населения произвела утрата Перемышля. В Москве 27-29 мая разразились серьезные беспорядки, в которых патриотическое негодование сочеталось с революционными и погромными настроениями. Началось с того, что кучки народа стали обходить заводы, фабрики, магазины и частные дома, чтобы «проверять», не имеется ли там германских и австрийских подданных. Имущество таковых тут же уничтожалось. Полиция сперва относилась совершенно пассивно к происходящему. Но скоро кучки выросли в толпы; «проверка» обратилась в огульный разгром предприятий, попавших «под руку» расходившейся толпе; к ночи беспорядки выродились в массовый грабеж. «С наступлением толпы, - говорилось в правительственном сообщении, - начали попадаться на улице с награбленными вещами даже прилично одетые люди…» В итоге пострадало 475 торговых и промышленных предприятий, 207 квартир и домов. Пострадавшими оказались: 113 подданных вражеских держав; 489 русских с иностранными фамилиями и подданных союзных и нейтральных держав и даже 90 русских с русскими фамилиями. Убытки за три дня погрома определились в сумме около 40 миллионов рублей.
Наиболее грозной чертой этого взрыва народных страстей было ярко проявлявшееся недоверие к властям, подозреваемым в «потворстве немцам». В народе не могли объяснить иначе, как изменой, внезапный поворот военного счастья.
Собравшийся в той же Москве, чуть ли не в дни погрома, торгово-промышленный съезд отразил в иной форме те же настроения. Промышленные круги изъявляли готовность бороться до конца с внешним врагом, но требовали перемен во власти; тут же был организован военно-промышленный комитет, который должен был ведать вопросами добровольной «мобилизации промышленности» для нужд войны, и во главе комитета стал А. И. Гучков, отношение которого к правительству было достаточно известно.228
Конференция к.-д. партии, собравшаяся 6 июня, протекала под знаком той же тревоги. Депутаты, прибывшие с фронта, свидетельствовали об озлоблении в армии и в то же время - об ее патриотическом духе. Повторялись те же обвинения в измене. П. Н. Милюков на этот раз занял несколько умеряющую позицию. «Вряд ли здесь была измена, - говорил он, - скорее причина была в том, что иностранные заводы не могли выполнить в срок сделанные им заказы. Возможно, что вначале само правительство было уверено, что недостатка не будет». К.-д. конференция постановила настаивать на скорейшем созыве Г.думы и выдвинула требование министерства общественного доверия. В своем очень показательном докладе П. Н. Милюков пояснял, почему именно такая формула наиболее приемлема для оппозиции: формула ответственного министерства - будто бы более левая - на самом деле была бы менее выгодна: «Достаточно себе представить, чем было бы ответственное министерство при правом большинстве 4-й Г; думы… Правительству, которое уступает, мы не говорим: вот те, кто вас заменит. Мы говорим, напротив: вот то, что вы должны делать. Те из нас, которые по горькому опыту и убеждению партии этого делать не могут и не хотят, - уйдите. Те, кто их заменит, пусть именем и деятельностью заслужат общественное доверие». Таким образом, «министерство общественного доверия» означало власть, которая слушалась бы указаний «партий» и «общественности», выражаемой печатью и так называемыми «общественными организациями», при этом партия все же не принимала на себя никаких обязательств. Легко понять, что такое правительство было бы для левых кругов много приемлемее, чем ответственное министерство, которое бы формально опиралось на думское большинство; в тоже время такая формула казалась более «безобидной» и приемлемой для более широких кругов. На к.-д. конференции 7-9 июня 1915 г., таким образом, впервые был выдвинут тот лозунг, вокруг которого затем начала развиваться широкая агитация по всей стране.
С самого начала войны, возложив на великого князя Николая Николаевича командование армиями, государь сознательно воздерживался от непосредственного вмешательства в ход военных действий, чтобы избежать и тени двоевластия. Он несколько раз выезжал в Ставку для ознакомления с положением на месте. Он устраивал смотры войскам, отправляемым на фронт. Посещал он и некоторые участки фронта - например, крепость Осовец, отразившую несколько вражеских атак. Но управление боевыми операциями оставалось в руках великого князя, который приобрел в армии и в стране огромную популярность. Возникали даже толки, что роль великого князя Николая Николаевича в происходящих событиях порождает «бонапартовские настроения» («эта популярность - не на пользу стране и династии», писал, например, в. к. Николай Михайлович). Известную «ревность» испытывала и государыня, не раз упоминавшая в своих письмах государю, что великий князь в своих обращениях к армии и к обществу принимает тон, который приличествует только монарху.
Однако государь был уверен в преданности Верховного главнокомандующего и, пока положение на фронте не стало угрожающим, отклонял все предложения о более активном вмешательстве в руководство военными действиями. Но когда фронт в Галиции был прорван, государь 5 мая приехал в Ставку и оставался там более недели. «Мог ли Я уехать отсюда при таких тяжелых обстоятельствах? - писал он государыне. - Это было бы понято так, что Я избегаю оставаться с армией в серьезные моменты. Бедный Н., рассказывая все это, плакал в моем кабинете и даже спросил Меня, не думаю ли я заменить его более способным человеком… Он все принимался меня благодарить за то, что я остался здесь, потому что мое присутствие успокаивало его лично». В минуту испытания спокойная твердость государя была нравственной поддержкой Верховному главнокомандующему.
