— Лейтенантом!
— У меня сын — лейтенант. Еще с довойны. А другой — простой красноармеец, призвали, как война началась. С той поры ни от того, ни от другого ни слушка, ни письма. Живы ли, нет ли…
— Не убивайся, батя, раньше времени! — говорит старику один из солдат, подошедших к нему раньше меня. — Вы ж под оккупацией были. А теперь начнет почта работать — напишут!
— Вашими бы устами мед пить… — вздыхает старик. — А то ведь как бы и совсем не осиротеть. Внучку вот в Германию, еще зима не кончилась, угнали. Боюсь за нее более, чем за себя. Недавно такое письмо прислала — всю ночь мы со старухой моей не спали.
— А что, разве им разрешают писать из Германии?
— Разрешают. Одну открытку в месяц. Внучка вот написала, что живет хорошо, много птичек прилетает, яички роняют, так что она, может быть, скоро тетку Агриппину повидает. Немцу-то, может быть, и не уразуметь, а нам понятно: бомбят ту Германию американцы, без разбору, и боится наша Аленка, что и ее бомбой!..
— А что, тетка Агриппина в бомбежку погибла?
— Да нет, она давно померла! Вот, значит, и понимай: боится Аленка, что на тот свет попадет… А скажите, товарищ лейтенант, как, теперь германа из наших мест насовсем погнали? Или, не приведи бог, вдруг да возвернется?
Вопрос, который жители освобожденных мест задают часто. Еще в Березовке, весной, слышали…
— Не вернется!
— Дай-то бог! — вздыхает старик. — А немец-то, и которые с ним, на другое гадали. Все время нам пели: кончилась-де Советская власть, Армия Красная напрочь побитая! Поверите, нет ли — приезжал к нам бывшего помещика нашего сын. Баринок тот у немцев в переводчиках, смотрел, что от отцовского имения осталось. Там, в имении-то, с самой революции больница была, а потом фашисты в ней команду разместили по ремонту. Значит, не людей лечить — машины. Ему, немцу-то, люди наши без надобности. Значит — чтоб ни больниц, ни школ. Учительница наша, Мария Гавриловна, дай ей бог здоровья, впотай ребят учила, по нашим книжкам. Да не в школе, а у себя дома: школу окаянные под комендатуру заняли. Нашлась же у нас каинова душа, донесла. Так Марью Гавриловну таскать начали. Едва отделалась. Да что учительша! Поп наш, отец Василий, и тот под чужую дудку петь не пожелал. В других местах, говорят, были попы, что с немцами заодно, на старый режим вертели. А наш — нет! С партизанами стачку имел. Прятал, когда надо, кой-кого. Ну и тут окаянные дознались… Он к партизанам уйти успел. А сегодня, как вы показались, так и он тут. Вернулся, значит. На шее — крест, на поясе — наган. Снял наган, облачился — и сей момент благодарственный молебен служит. Вот поп так поп! Я б ему награду выдал! Хучь медаль какую!..
Я не прочь бы еще послушать бравого словоохотливого старика, но мне надо добраться до головы колонны, привал кончается — тогда догоняй. Прощаюсь с дедом, быстрым шагом иду, обгоняя уже тронувшиеся с места роты.
…Осталось позади и это село, и другие. Продолжаем идти по следам отступающего врага. Местность постепенно меняется — меньше перелесков, все чаще встречаются овраги. Нещадно печет яркое солнце, мучает жажда, глаза заливает пот. Нечасты и очень коротки привалы. Но мы идем, и как-то не хочется думать об усталости, хотя она одолевает. Те из нас, кто хлебнул лиха в первые месяцы войны, вспоминают: летом сорок первого была такая же жара и похожая дорога. Похожая, да не такая! Тогда было идти тяжелее. Радость наступления придает нам силы.
Но вот движение приостанавливается: разведка донесла, что впереди противник занял оборону.
Где-то в чистом поле сворачиваем с дороги. Рассредоточиваемся побатальонно и продолжаем движение. Впереди идет головная походная застава — стрелковая рота, бронебойщики, пулеметчики. Берестов, мы, его ближайшие помощники, и связные идем следом за головной ротой. Остальные силы полка, готовые в любой момент принять боевой порядок, пока что следуют позади нас.
Теперь идем по выжженной, без единого деревца, степи, изрезанной глубокими, с обрывистыми краями, оврагами. Но пока что овраги в стороне, наш путь — по ровной местности. Видно, как впереди она постепенно опускается. Становится видна насыпь железной дороги, пологий берег крохотной речушки, окаймленный узкой темно-зеленой полоской кустарника, решетчатая ферма однопролетного моста через нее. До моста нам — меньше километра. Он уже отчетливо виден, на нем ни души. Скоро мы приблизимся к нему и пойдем мимо него, берегом речки. Удивительно, как это немцы, отступая, оставили мост целым? Ведь они взрывают даже немудрящие деревянные мостики на полевых дорогах, а этот что же? Не успели?
Вдруг видим — мост плавно оседает вниз. Ни звука взрыва, ни вспышки оседает, как по волшебству, ложится поперек речки, обнаженно торчат углы береговых упоров, на которых он только что держался.
Взорвали-таки! По всем правилам подрывного искусства — взрывчатка заложена под края фермы, взорвана одновременно. Несколько немецких саперов, несколько килограммов взрывчатки, несколько метров запального шнура, одна взрывная машинка и несколько секунд времени — и моста нет. Сколько дней, усилий человеческих рук и механизмов, инженерной мысли и материала понадобится, чтобы восстановить это творение рук человеческих!
Не потому ли немцы взорвали мост, что решили продолжить отход? Как серьезно намерены они обороняться?
Ответ на этот вопрос приходит неожиданно быстро: перед головной ротой, идущей рассредоточенным строем, распускается черная крона разрыва. Рота тотчас же развертывается в цепь.
Итак, мы, кажется, вошли в соприкосновение с противником. Что перед нами: небольшой заслон или крупные силы? Наспех занятые рубежи или заранее подготовленные позиции? Намерен противник только обороняться или станет переходить в контратаки?
Мы пытаемся продолжить движение. Может быть, с ходу удастся сбить противника?
Но за первым разрывом следуют другие. Головная рота залегла.
Подошедший к нам Ефремов, посмотрев в бинокль, с досадой говорит Берестову:
— Нечего переть на рожон. Где там что у противника — надо разведать, да и артиллерия наша еще не подтянулась. Не будем без толку рисковать людьми. День кончается. Встанем пока здесь.
С такой же неколебимой твердостью Ефремов мог бы сейчас дать команду: вперед, не останавливаться! — если бы это было разумно для дела. Но не в характере Ефремова действовать без оглядки и добиваться успеха любой ценой. Нам всем нравится в нашем командире полка сочетание решительности с осмотрительностью, смелости и быстроты в решениях с умением вовремя все взвесить и рассчитать. В этом отношении под стать Ефремову и начштаба Берестов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
