Но так ли это? Гитлер в самом деле был страшной разрушительной силой в моей жизни? Порой мне кажется, что я также обязан ему своей жизненной энергией, динамизмом и воображением, которые создавали во мне ощущение, будто я парю высоко в небе над всеми, кто обречен ходить по земле. И что я имею в виду, когда говорю, что он отнял мое доброе имя? А было бы оно у меня, если бы не он? Парадокс, но в действительности это единственное, что он мне дал и никогда не сможет забрать. Человека можно втолкнуть в историю, но никто не сумеет вытолкнуть его обратно. В последнее время я постоянно думал об этом, когда читал «Ганнибала» Грабе. Карфагенский генерал тоже дошел до крушения всех надежд. Когда он берет чашу с ядом из рук своего чернокожего раба, раб спрашивает, что случится потом. «Мы не уйдем из мира; мы здесь отныне и навсегда».
Поэтому я задаю себе вопрос: хотел бы я выйти из истории? Что для меня означает место в истории, каким бы незначительным оно ни было? Если бы тридцать один год назад меня поставили перед выбором: тихая уважаемая жизнь городского архитектора в Аугсбурге или Гёттингене, с домом в пригороде, парой приличных зданий в год и отпуском с семьей в Ханенклее или Нордензее — если бы мне предложили выбрать между всем этим и тем, что произошло: славой и виной, столицей мира и Шпандау, вместе с ощущением неправильно прожитой жизни — что бы я выбрал? Был бы я готов снова заплатить эту цену? Голова идет кругом, когда я задаю себе этот вопрос. Я не осмеливаюсь думать о нем. И, безусловно, не могу на него ответить.
19 февраля 1964 года. Ни одной записи за две с лишним недели. Но все это время меня преследовал все тот же вопрос. Правда, внутри меня произошел какой-то сдвиг. Мной в самом деле двигало честолюбивое желание войти в историю? Что было определяющим стимулом в моей жизни, движущей силой всех моих поступков? Одно я знаю наверняка: в отличие от большинства членов ближнего круга Гитлера, у меня не было исковерканной психики. Во мне не было разъедающего чувства ненависти. Благодаря этому у меня выработался иммунитет против идеологии Гитлера. Я не был антисемитом; расовые идеи всегда казались мне нелепыми фантазиями; я никогда не был высокого мнения о дарвинистской теории естественного отбора, которой был одержим Гитлер; и, наконец, вся эта программа жизненного пространства (Lebensraum) была мне не по душе, как бы я ни мечтал о величии и могуществе Германии.
Так что же это было на самом деле? Прежде всего, ответ кроется в личности Гитлера, которая долгое время оказывала на меня гипнотическое и непреодолимое воздействие. Но дело не только в этом. Почти таким же сильным, если не сильнее, было состояние опьянения, которое вызвал во мне Гитлер, колоссальное повышение уверенности в своих силах, без которого вскоре я уже не мог обходиться, как наркоман без своего наркотика. Потом во время войны, будучи уже министром вооружений, я впервые заметил, что власть тоже кое-что значит для меня, честолюбивое стремление принять участие в исторических событиях. Помню, когда Гитлер поручил мне построить Атлантический вал, систему фортификационных укреплений от мыса Нордкап до Пиренеев — меня переполнял восторг от мысли, что моя подпись способна извлечь из казны миллиарды марок и направить тысячи людей на строительные площадки. Только оглядываясь назад, я понимаю, что и как архитектор Гитлера я тоже стремился к власти.
Однако я твердо уверен, что во мне было достаточно сильно развито художественное начало, и я бы без сожаления отказался от всей власти в мире ради одного-единственного идеального здания, такого же совершенного, как Пантеон, собор св. Петра или один из особняков Палладио, похожих на храмы. Войти в историю с таким зданием — вот о чем я мечтал. Вот почему в самом разгаре войны, будучи на вершине успеха в должности министра вооружений, я сказал Гитлеру, что хочу только одного — снова стать архитектором.
27 февраля 1964 года. Я все еще ношу музыку в кармане пальто! Сегодня слушал «Женщину без тени» под управлением Карла Бёма. А несколько дней назад слушал «Парсифаля» под управлением Кнаппертсбуша.
3 марта 1964 года. Утвердили мою заявку на поставку живокости, левкоев и ломоносов, а также пятнадцати скворечников.
— Пятнадцать скворечников не многовато? — поинтересовался Летхэм.
Вообще-то я думал, что директора утвердят только часть моей заявки. Мы решили, что пяти хватит.
16 марта 1964 года. Гесс составил перечень из нескольких сотен книг, которые он хотел бы получить. Сегодня ему сказали, что теперь он не может указывать в списке больше ста томов. Его интересы в целом сосредоточены на социологии и политической экономии, а в частности — на проблемах цивилизации. Он давно исследует связь между подобными явлениями и либеральной демократией. Он снова и снова приводит мне примеры чрезмерного потребления в Соединенных Штатах. Он с удовольствием читает отчеты об ошибочных капиталовложениях в рыночную экономику, собирает примеры спекуляции землей, преступной деятельности, плохой осанки у детей и вредного влияния консервов на здоровье людей. Из часто нелепых и нетипичных случаев он составляет собственное видение гибели мира, которая, по всей видимости, приведет к рождению нового спасителя.
19 марта 1964 года. Мой пятьдесят девятый день рождения — девятнадцатый в тюрьме — начался с рассыпанной соли. Это было за завтраком. Потом я подстригся. А дальше — все как обычно.
24 марта 1964 года. Я записал, сколько раз с начала русского месяца, марта, мы ели одно и то же блюдо. Вот что получилось: капустный салат — десять раз, свекла — двадцать раз, консервированные помидоры — восемь раз, гуляш — сорок раз, вареный картофель — сорок восемь раз, морковь — тридцать пять раз и, наконец, масло, хлеб и суррогатный кофе — пятьдесят раз.
Знаю, бессмысленная статистика. И записывать ее сюда тоже бессмысленно. Зачем же я это делаю?
26 марта 1964 года. Сегодня с пяти утра черный дрозд дает концерт. Он меня разбудил. Я выглянул в окно, чтобы посмотреть на птицу, и внезапно мне в голову пришла мысль: доисторические люди, неандертальцы или пещерные живописцы Дордони слышали такие же звуки. Странная связь времен!
В шесть утра птичий концерт продолжил Ширах. Умываясь, он снова оплакивал исчезновение «Марты, Марты», но вскоре перешел от женского непостоянства к солнечным берегам Зале, где с первыми лучами рассвета безвременная смерть наконец сделала его свободным:
Солнце, солнце, на рассве-е-етеТы осветило мне дорогу к сме-е-ерти…
Девять часов. Гесс получил несколько книг от жены, но одну из них хочет отправить назад.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
