Имяславской проблематикой Эрн заинтересовался уже в 1913 году. В августе этого года он выступил с предложением подготовить коллективный сборник статей об имени Божием в издательстве»Путь». Некоторые сотрудники»Пути», в частности, Г. Рачинский и С. Булгаков, горячо поддержали идею, однако Е. Трубецкой отнесся к ней настороженно и убедил владелицу издательства М. К. Морозову в нецелесообразности такой публикации [1923]. Тогда Эрн берется за перо сам. В 1914 году он начинает работу над»Письмами об имяславии», задуманными как апология имяславского учения в противовес позиции Святейшего Синода, однако успевает опубликовать только два письма (оба с подзаголовком»письмо первое»), содержащие вводные замечания [1924]. В 1917 году он публикует»Разбор Послания Святейшего Синода об Имени Божием» [1925].
Работы Эрна по имяславию, несмотря на их незаконченный характер, имеют важное значение для истории имяславского спора: они вносят существенный вклад в осмысление имяславия с философской и богословской точек зрения. Дискуссия вокруг философской базы имяславия, начатая Флоренским и Муретовым в 1912 году, была Эрном продолжена и углублена. Кроме того, Эрн был первым, кто взялся за труд подробного рассмотрения Послания Святейшего Синода от 18 мая 1913 года и выступил с серьезной критикой его основных богословских предпосылок. Остается только сожалеть, что философ не успел довести начатое дело до конца.
Первая публикация Эрна, посвященная теме имени Божия, называется»Около нового догмата». Она появилась в июле 1914 года и содержит реакцию философа как на сам спор вокруг почитания имени Божия, так и на обсуждение этого вопроса в российской прессе. В имяславии Эрн видит»нарождение нового церковного догмата», а в имяславцах — «воинов Христовых и исповедников славы Имени Божия». Эрн критикует как крайних противников имяславия вроде архиепископа Никона, так и его защитников из среды либеральной интеллигенции, таких как Бердяев:«Епископ Никон хочет одного смирения без дерзновения, Н. А. Бердяев хочет одного дерзновения без смирения. Но истины не хотят оба». Истинными учителями смирения и дерзновения, по мнению Эрна, являются не Никон и не Бердяев, а афонские иноки, выдвинувшие»незамеченную доселе богословами догматическую истину о том, что Имя Божие есть Бог». В заключение своей статьи, имеющей сугубо предварительный характер, Эрн говорит:«Итак, нас интересует больше всего объективная сущность споров об Имени Божием. Все остальное должно приложиться само собой. Важно выяснить, на чьей стороне Истина, важно сознать, кто подвижнически защищает святыню, а кто ее нарушает<…>" [1926]. Дальше»заявления о намерениях»Эрн в данной статье не идет.
Спустя два года, в 1916 году, Эрн публикует статью»Спор об Имени Божием», где говорит о значимости вопроса о почитании имени Божия для современного человека. В отличие от Троицкого, видевшего в имяславии»явление религиозного атавизма» [1927], Эрн считает, что»вопрос об Имени Божием потрясающе современен». Этот вопрос метафизически и религиозно»является скрытым и пока что невидимым фокусом всех лучей Истины, разрозненно сверкающих в различных волнениях и алканиях современного духа». Он»беспредельно глубоко отвечает на целый ряд отрицаний европейской истории и таким образом является великим и достойным моментом не человеческой, а божествен–ной диалектики вселенской жизни» [1928].
Спор, развернувшийся на Афоне вокруг темы почитания имени Божия, по мнению Эрна, не был случайным явлением. Причиной этого спора Эрн, вслед за имяславцами, считает не книгу»На горах Кавказа», а рецензию на нее инока Хрисанфа и последующие публикации архиепископа Антония (Храповицкого). В этих публикациях афонцев поразил»развязный, грубый и часто хульный язык имяборствующих» [1929], резко отличающийся от привычного для них языка святоотеческого богословия. Святые Отцы, как бы ни различались между собой, всегда говорили об имени Божием со страхом и трепетом, пишет Эрн. Это отношение они унаследовали от богослужения, являющегося»наиболее непосредственным (в эмоциональном смысле) выражением церковного самосознания», напоенного»величайшим, трепетным литургическим благоговением к Имени Божию» [1930]. Достаточно сравнить писания имяборцев с высказываниями Отцов Церкви об имени Божием, чтобы в самом тоне почувствовать глубочайшую пропасть, отличающую святоотеческое отношение к имени Божию и отношение имяборствующих [1931].
Книга схимонаха Илариона»На горах Кавказа», по мнению Эрна, не вносит ничего принципиально нового в святоотеческое понимание имени Божия. Более того, у Илариона вообще нет»своих»слов: он главным образом пересказывает слова и мысли общепризнанных учителей Церкви, святых и подвижников. Новым моментом в книге схимонаха Илариона является та настойчивость, с которой в ней выдвигается на первый план сила, могущество и спасительность имени Божия. В этой настойчивости, считает Эрн, есть»какая‑то огромная, внутренняя значительность, что‑то провиденциальное и относящееся к самым глубоким потребностям современной религиозной жизни» [1932].
В плане духовного бытия, в коем сходятся в невидимый узел многочисленные нити нашей душевной жизни, книга о. Илариона есть не простое литературное явление, а громадное событие, означающее новый этап в ходе церковной истории, — пишет Эрн. — Нам представляется, что в книге о. Илариона невидимо и неслышно свершилось какое‑то сгущение исконно благоговейного отношения Церкви к Имени Божию, сгущение, предваряющее и вызывающее кристаллизацию догматического осознания истины этого отношения. Нам хочется сказать: Да будут благословенны горные пустыни Кавказа за то, что в них впервые было расслышано какое‑то внутреннее слово, идущее свыше, что они ответили первым призыванием, волнующим эхом на зов, раздавшийся в небесных сферах! Их ответ, преломленный чистой поверхностью молитвенного опыта, является поистине изумительным и чудесным в двух отношениях. Во–первых, по своему внутреннему смыслу, во–вторых, по своей чрезвычайной действенности [1933].
Если отношение схимонаха Илариона к имени Божию было проникнуто благоговейным трепетом, то его критики, напротив, стали относиться к имени Божию»бесчинно, интеллигентски опустошенно, нигилистически». Они противопоставили имяславскому пониманию»меоническую концепцию Имени Божия», которую стали вводить»туда, где раньше в продолжение веков и веков царила безмолвная, священная онтология культа». Именно тогда внутренняя взволнованность афонских иноков»стала переходить во внешние столкновения и волнения в среде монашествующей братии, что вызвало сначала вмешательство русского посольства, а затем и достопамятное, историческое выступление Синода» [1934].
Это выступление Эрн подвергает подробному анализу в»Разборе Послания Святейшего Синода об Имени Божием», опубликованном незадолго до смерти философа. По мнению Эрна, Синод мог реагировать на афонские споры двумя способами: либо вынести вопрос на всеправо–славное соборное обсуждение, либо»взяться за положительное богословское исследование вопроса и так его творчески разрешить, чтобы верующие действительно могли научиться точной Истине о почитании Имени Божия» [1935]. Синод выбрал наименее удачный путь: не рассмотрев вопрос по существу, он поспешно высказался по поводу того понимания, которое счел ошибочным, думая тем самым закрыть тему.«Два иерарха, известные своим страстным вмешательством в политические дела, и один преподаватель духовного училища, решительно ничем не известный, написали три полемических статьи, и эти частные и случайные мнения трех православных христиан, благодаря связям и влиятельности двух из них, сделались теми докладами, кои были положены в основу Синодского Послания об Имени Божием» [1936].
Говоря о содержательной стороне Послания, Эрн прежде всего отмечает:
Первая черта богословствования Синода — это бросающееся в глаза отсутствие богословской мысли<…>Никакого исследования по существу вопроса об Имени Божием мы в Послании не находим<…>Второй чертой нельзя не признать определенно светский характер всех его рассуждений. В своих контраргументах Синод опирается не на святоотеческую мысль, не на мысль святых и подвижников, а на некую философию придуманную; причем<…>философия эта, естественно, не нуждается ни в каких обоснованиях, ни фактических, ни логических. Достаточно кивнуть в ее сторону, даже не называя ее по имени, чтобы все сразу делалось ясным и, главное, твердо установленным<…>И вот, опираясь с полнейшей и твердой уверенностью на»философию», составители Послания прежде всего хотят представить себя людьми необычайного просвещения, безусловно идущими в уровень с»веком», своих же противников выставить любителями мрака и невежества<…>Если причиной волнений было только невежество, то почему же Синод отнял возможность у всех кандидатов, магистров и докторов Российского богословия дружным хором, по всем журналам, со всех кафедр, со всех амвонов унять невежество низшей братии и потушить начавшийся пожар многоводной рекой блистательной богословской учености и богословского всеведения. Тогда бы вышло всенародное торжество Российского духовного просвещения, и уж, конечно, не пришлось бы прибегать к той пресловутой»пожарной кишке», которой засовестился даже»подведомственный»редактор Колокола!<…>Не показывает ли явно прозвучавший голос некоторых высокопросвещенных российских богословов, что, допусти Синод свободное и беспрепятственное созревание соборного мнения Русской Церкви об Имени Божием, — все наипросвещеннейшее в России подало бы руку простецам Афонцам и вместе с ними восстало бы против того господствующего у нас духовного полупросвещения, которое является и полухристианством, полуцерковностью, полуправославием? И не этого ли испугался Синод?<…>Не от того ли сначала запретил исследовать вопрос об Имени Божием, а потом, только себя одного не лишив голоса, преподнес верующим полемическое философствование двух иерархов и одного преподавателя духовного училища?[1937]
