«Они будут уничтожены, здесь и в других местах, на землях, которыми мы правим».
— Ты… меняешь нашу веру, мой господин. Произносить слова было трудно, почти невозможно.
— Ошибаешься, художник. Мы ничего не меняем. Руководствуясь мудрыми взглядами восточного патриарха и его советников, — а мы надеемся, что патриарх Родиаса согласится с ними, — мы восстановим должное понимание. Мы должны поклоняться Джаду, а не изображению бога, иначе мы ничем не лучше живших до нас язычников с их жертвоприношениями статуям в храмах.
— Никто не… поклоняется этому изображению над нашей головой, господин. Оно всего лишь заставляет понять могущество и величие бога.
— Ты собираешься наставлять нас в вопросах веры, родианин? — На этот раз заговорил темнобородый клирик. Советник патриарха.
Все это бессмысленно, эти слова. Можно спорить с тем же успехом, что и бороться с чумой. Решение окончательное. Сердце может плакать. Сделать ничего нельзя.
Или почти ничего.
Мартиниан любил говорить, что всегда есть какой-то выбор. И здесь, сейчас, еще можно попытаться сделать одну-единственную вещь. Криспин глубоко вздохнул, ибо это шло вразрез со всей его сущностью: гордостью, яростью и глубоким убеждением в том, что он выше подобной мольбы. Но теперь на карту поставлено нечто слишком важное.
Он с трудом сглотнул и сказал, не обращая внимания на священника, глядя прямо на Леонта:
— Мой повелитель, ты был так добр, что сказал, что… многим мне обязан за мои услуги?
Леонт посмотрел на него в ответ. Румянец на его щеках бледнел.
— Сказал.
— Тогда у меня есть просьба, мой господин. — Сердце может плакать. Он не спускал глаз со стоящего перед ним человека. Он боялся, что если посмотрит вверх, то опозорит себя, заплачет.
Лицо Леонта выражало благосклонность. Человек, привыкший иметь дело с просьбами. Он поднял руку.
— Художник, не проси сохранить все это… Это невозможно.
Криспин кивнул. Он знал. Он знал. Он не станет смотреть вверх.
Он покачал головой.
— Это… нечто другое.
— Тогда проси, — сказал Император и широко повел рукой. — Мы ценим твою службу нашему любимому предшественнику и то, что ты работал достойно, в соответствии с собственными представлениями.
В соответствии с собственными представлениями. Криспин медленно произнес:
— В Саврадии, на Имперской дороге, стоит церковь Неспящих. Недалеко от восточного военного лагеря. — Он слышал собственный голос будто издалека. И очень старался не смотреть вверх.
— Я ее знаю, — ответил человек, который командовал там войсками.
Криспин снова сглотнул. Держи себя в руках. Необходимо держать себя в руках.
— Это маленькая часовня, в которой служат святые, очень благочестивые люди. Там… — Он перевел дыхание. — Там есть мозаика на куполе, изображение Джада, созданное очень давно художниками, полными веры, как они ее понимали… Это почти невозможно себе представить.
— Кажется, я его видел. — Леонт нахмурился.
— Она… она осыпается, мой господин. Они были талантливыми и богобоязненными людьми, достойными наивысших похвал, но им недоставало познаний в… методике, ведь они трудились так давно.
— И поэтому?
— И поэтому я… я прошу тебя, трижды возвышенный повелитель, чтобы этому изображению бога позволили разрушиться естественным образом. Чтобы святым людям, мирно живущим там и возносящим всю ночь молитвы за всех нас, и путникам на этой дороге не пришлось увидеть, как купол их храма станет голым.
Священник быстро начал что-то говорить, но Леонт поднял руку. Пертений Евбульский за все время ничего не сказал, вдруг осознал Криспин. Он редко говорил. Наблюдатель, летописец войн и построек. Криспин знал, о чем еще писал этот человек. Он пожалел, что не ударил его сильнее прошлой ночью. Откровенно говоря, он жалел, что не убил его.
— Оно осыпается, это… изображение? — Голос императора звучал четко.
— Кусочек за кусочком, — ответил Криспин. — Они это знают, святые отцы. Это их печалит, но они усматривают в этом волю бога. Возможно… так и есть, мой господин. — Он ненавидел себя за то, что произнес последние слова, но он хотел добиться своего. Ему необходимо этого добиться. Он не рассказал о Пардосе и о зиме, проведенной за реставрацией. Но ничто из сказанного им не было ложью.
— Возможно, так и есть, — согласился император, кивая головой. — Воля Джада. Знак для нас всех, что наши нынешние поступки добродетельны. — Он перевел взгляд на священника, и тот согласно закивал головой.
Криспин опустил взгляд. Он смотрел в пол и ждал.
— Это и есть твоя просьба?
— Да, МОЙ ГОСПОДИН. — Тогда да будет так. — Голос солдата, резкий и повелительный. — Пертений, ты подготовишь документы и оформишь их как надо. Одну копию с нашей личной печатью пусть отправят тамошним клирикам, пусть она хранится у них. Мозаике в той часовне будет позволено разрушаться естественным образом и служить божественным символом ошибок в подобных вещах. И ты отразишь это в хрониках нашего правления.
Криспин поднял взгляд.
Он смотрел на императора Сарантия, золотого и прекрасного, очень похожего на изображения бога солнца, принятые на западе, но видел он изображение Джада в той придорожной часовне в глуши, бога темного и бледного, страдающего и искалеченного в сражении ради защиты своих детей.
— Благодарю тебя, мой повелитель, — сказал он.
Тут он все же посмотрел вверх. Несмотря ни на что. Не мог сдержаться. Смерть. Еще одна смерть. Она его предупреждала. Стилиана. Он смотрел, но не плакал. Он уже оплакал Иландру. И своих девочек.
И, думая так, он понял, что может сделать еще одно, последнее, — ужасно мало, жест, не более того, — но все же он может это сделать.
Он прочистил горло.
— Ты позволишь мне удалиться, мой господин? Леонт кивнул:
— Да. Ты понимаешь, что мы питаем к тебе самые добрые чувства, Кай Криспин?
Он даже назвал Криспина по имени. Криспин кивнул.
— Для меня это большая честь, мой господин. — Он отвесил официальный поклон.
А потом повернулся и пошел к помосту, стоящему неподалеку.
— Что ты делаешь? — Это воскликнул Пертений, когда Криспин подошел к лестнице и поставил на нее ногу.
Криспин не обернулся.
— Меня ждет работа. Наверху. — Его дочери. Сегодняшнее задание, память, и мастерство, и свет.
— Но ведь ее уничтожат! — В голосе секретаря звучало недоумение.
Тут Криспин все же обернулся и посмотрел через плечо. Они смотрели на него, все трое, как и другие люди в Святилище.
— Я понимаю. Но им придется это сделать. Уничтожить. Я сделаю то, что делаю в этом цивилизованном, святом месте. Другим придется отдать приказ это уничтожить. Как варвары уничтожили Родиас, так как он не смог защитить себя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
