И они пили вино. И еще Рустем с опозданием заметил в переполненной комнате своего сына Шаски. Тот сидел на коленях четвертой танцовщицы в углу, смотрел на все это и смеялся.
— Привет, папа! — воскликнул его сын, совершенно не смутившись, когда Рустем остановился в дверях и окинул всех в комнате сердитым взглядом.
— О, горе! Он огорчен. Все вон! — приказал лежащий на кровати Скортий. И протянул свою чашу с вином одной из женщин. — Возьми. Кто-нибудь, отведите мальчика к матери. Не забудь свою одежду, Талейра. Доктор тратит большие усилия на всех нас, и мы не хотим создавать ему лишних хлопот. Мы хотим, чтобы он оставался здоровым, не так ли?
Раздался смех, поднялась суета. Лежащий на кровати человек ухмылялся. Ужасный пациент, с любой точки зрения. Но Рустем видел, что он сделал на Ипподроме в начале прошлой недели. Он лучше любого другого знал, какая сила воли для этого потребовалась, и не мог подавить в себе чувство восхищения. Собственно говоря, он и не хотел его подавлять.
Кроме того, эти люди уже уходили.
— Ширин, останься, если хочешь. У меня к тебе есть пара вопросов. Доктор, можно, останется один друг? Ее визит делает мне честь, и я еще не имел возможности поговорить с ней наедине. Кажется, вы знакомы. Это Ширин, танцовщица Зеленых. Мозаичник привел тебя в ее дом на свадебный пир, не так ли?
— В первый день моего приезда, — подтвердил Рустем. Он поклонился темноволосой женщине, очень привлекательной, хоть и мелкокостной. Его смущал аромат ее духов. Комната опустела, один из мужчин унес на плечах Шаски. Танцовщица встала, чтобы поздороваться с ним. Она улыбалась.
— Я очень хорошо помню тебя, лекарь. Кто-то из юных болельщиков Зеленых убил твоего слугу.
Рустем кивнул:
— Это правда. После этого было уже столько смертей, и я удивлен, что ты об этом помнишь.
Она пожала плечами:
— Замешан сын Боноса, а это не пустяк.
Рустем снова кивнул и подошел к пациенту. Женщина тихо села. Скортий уже отбросил простыню, обнажив мускулистый перебинтованный торс. Ширин улыбнулась.
— Как интересно, — сказала она, широко раскрыв глаза. Рустем фыркнул, ему невольно стало смешно. Затем занялся своим делом, снимая слои повязки, чтобы открыть рану. Скортий лежал на правом боку, лицом к женщине. Ей пришлось встать, чтобы увидеть черно-лиловую кожу вокруг дважды вскрывшейся глубокой ножевой раны, да еще и на месте перелома.
Рустем принялся снова промывать рану, потом наложил свои мази. В дренаже больше нет необходимости. Трудность оставалась все той же: приходилось лечить сломанные кости и колотую рану в одном и том же месте. Он тихо порадовался тому, что увидел, но ему и в голову не пришло позволить Скортию это заметить. Стоит лишь намекнуть этому человеку, что доктор доволен, и он, несомненно, тут же сбежит и отправится на Ипподром или проберется по ночным улицам в чью-нибудь спальню.
Ему рассказали о ночных приключениях этого человека.
— Ты сказал, что у тебя есть вопросы, — тихо сказала Ширин. — Или доктор…
— Мой доктор умеет хранить тайны, как отшельник на утесе. У меня нет от него секретов.
— Кроме тех случаев, когда ты собираешься удрать из постели без разрешения, — пробормотал Рустем, промывая кожу больного.
— Ну да, это было. Но что касается остального, ты знаешь все. Ты даже… был под трибунами, как я помню, перед самыми гонками.
Его тон изменился, и Рустем это заметил. Он помнил те события. Тенаис с кинжалом, возничий Зеленых, подоспевший как раз вовремя.
— Да? И что же случилось под трибунами? — спросила Ширин, хлопая ресницами и глядя на них обоих. — Вы мне должны рассказать!
— Кресенз объявил о своей вечной любви ко мне, а потом избил чуть не до смерти, когда я ему сказал, что предпочитаю тебя. Разве ты не слышала?
Она рассмеялась:
— Нет. Ладно, что случилось?
— Много всего. — Возничий колебался. Рустем слышал, как бьется его сердце. Он ничего не сказал.
— Скажи, — тихо спросил Скортий, — у Клеандра Боноса все еще неприятности с отцом? Ты не знаешь? — Ширин заморгала. Она явно ожидала другого вопроса. — Он оказал мне большую услугу, когда меня ранили, — прибавил Скортий. — Отвел меня к доктору.
Этот человек хитрит. Рустем пришел к выводу, что не на этот вопрос он хочет получить ответ. И так как он действительно был тогда под трибунами Ипподрома, то понял, каким был настоящий вопрос. Ему в голову пришла одна мысль, правда, с большим опозданием.
Скортий, бесспорно, умен. Ясно также, что он ничего не знает. Рустем, разумеется, никогда не упоминал об этом, и все остальные явно тоже. Возможно, в городе ходили слухи, потом о них забыли в такое бурное время, но в эту комнату они не проникли.
— Этот мальчик? — спросила танцовщица Зеленых. — Ничего о нем не знаю. Подозреваю, что там все изменилось после того, что случилось в их доме.
Удар сердца. Рустем его почувствовал, вздрогнул. Он все-таки был прав.
— Что случилось в их доме? — спросил Скортий. Она ему рассказала.
Позже, вспоминая, Рустем снова был потрясен той силой воли, которую проявил раненый. Он продолжал говорить, выразил обычное вежливое сожаление по поводу безвременной добровольной смерти молодой женщины. Но Рустем прикасался к телу этого человека и почувствовал удар, нанесенный словами Ширин. Остановка дыхания, потом размеренное, осторожное дыхание, невольная дрожь и тяжелые удары сердца.
Сжалившись, Рустем закончил смену повязки быстрее, чем обычно (он потом сможет сменить ее еще раз), и потянулся к подносу с лекарствами, стоящему у кровати.
— Мне сейчас придется дать тебе снотворное, как обычно, — солгал он. — Ты не сможешь должным образом развлекать даму.
Ширин, танцовщица Зеленых, по всей видимости, ничего не заподозрив, поняла намек и собралась уходить. Она остановилась у кровати, нагнулась и поцеловала больного в лоб.
— Он никогда никого из нас не развлекает должным образом, доктор. — Она выпрямилась и улыбнулась. — Я еще приду, дорогой. Отдыхай, будь готов к моему приходу. — Она повернулась и вышла.
Он посмотрел на пациента и молча налил две полные порции своего излюбленного успокоительного.
Скортий в упор смотрел на него со своих подушек. Его глаза теперь были черными, а лицо очень бледным. Он принял микстуру, обе порции, без возражений.
— Спасибо, — сказал он через несколько секунд. Рустем кивнул.
— Мне очень жаль, — произнес он, удивив самого себя. Скортий отвернулся к стене.
Рустем взял свой посох и вышел, закрыв за собой дверь, чтобы оставить этого человека в одиночестве.
У него были свои соображения, но он их отогнал. Что бы ни говорил пациент раньше насчет того, что доктор знает все, это было неправдой и не должно быть правдой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
