случаи присуждения Сталинских премий безусловно слабым литературным произведениям послевоенных лет по соображениям или новизны тематики и материала, или молодости данной литературы[1889].
Однако уже через несколько дней В. Овечкин выступил с речью, в которой подверг суровой критике не отдельные случаи присуждения наград, а весь механизм премирования:
Дело не в отдельных ошибках, т. Сурков, дело в том, что система присуждения литературных премий была неправильной. Она в значительной мере основывалась на личных вкусах и была недостаточно демократичной. Не учитывалось мнение читателей (а это мнение можно было бы как-то узнать через читательские конференции, через библиотеки, из писем читателей в издательства), не учитывалась беспристрастная критика. Да для такой критики, собственно говоря, и времени не выкраивалось. Были же случаи — только что вышел журнал с романом или повестью, еще не дошел до массового читателя, никто не успел прочитать, ни одной критической статьи еще не появилось, а вещь уже премирована.
<…>
А как беспринципно вело себя в этих делах руководство Союза!
Обычно чуть ли не все, что было напечатано за год в журналах и более или менее замечено, выдвигалось Союзом писателей на премию и представлялось в высшие инстанции. Руководство Союза, по существу, уходило от ответственности, уклонялось от прямого и смелого высказывания собственного мнения о лучших произведениях литературы за истекший год.
<…>
Появились среди писателей такие ловкачи-дельцы, что все свое творчество подчинили грубому расчету. Это же факт, я знаю таких писателей, у которых все было рассчитано до тонкостей, вплоть до того, в каком номере журнала выгоднее напечатать свою вещь в смысле шансов на премию. В первом номере напечатаешь — поговорят, пошумят и к концу года забудут. В двенадцатом номере напечатаешь — поздно, не успеют заметить. Значит, надо во второй половине года — в восьмом-девятом номере журнала — печататься. <…> На таких условиях они только и приносили свои рукописи в журнал.
<…>
Одна ошибка в присуждении премий наносит ущерба нашей литературе больше, нежели если бы премии совсем не присуждались лет пить[1890].
Ил. 55–56. Замечания к проекту постановления Совета Министров СССР о присуждении Сталинских премий за 1952–1953 гг., без даты // РГАНИ. Ф. 3. Оп. 53а. Ед. хр. 38. Л. 150–151.
Овечкин дискредитировал тот эстетический канон сталинской культуры, который больше 10 лет оформлялся благодаря присуждению премий. Критике подверглись сами принципы, на основе которых происходили отбор кандидатур и их последующее «включение» в искусство, на практике не принадлежавшее народу. По сути, писатели занимались демонтажом частного эстетического проекта. На седьмой день съезда пришлось выступление Шолохова. В речи он заострил внимание собравшихся на необходимости реформирования системы премирования: «…ясно одно — что мы обязаны ходатайствовать перед правительством о коренном пересмотре системы присуждения премий работникам искусства и литературы, потому что так дальше продолжаться не может»[1891]. Шолохов, будучи обладателем всего одной Сталинской премии, остроумно высмеивал лауреатов-«рекордсменов»:
Подумайте, что будет через десять-пятнадцать лет с некоторыми талантливыми представителями искусства и литературы, если утвердится существующее положение о премировании. Женщину, которую мы все любим за ее яркий и светлый талант (я говорю об Алле Константиновне Тарасовой), станут водить под руки, так как самостоятельно она ходить не сможет, будучи обремененной непомерной тяжестью медалей, которые она получила и еще получит. <…> Я уже не говорю о т. Симонове. Он смело будет давать на гора по одной пьесе, одной поэме, по одному роману, не считая таких мелочей, как стихи, очерки и т. д. Стало быть, три медали в год ему обеспечены. Сейчас Симонов ходит по залам съезда бравой походкой молодого хозяина литературы, а через пятнадцать лет его, как неумеренно вкусившего славы, будут не водить, а возить в коляске[1892].
Еще категоричнее выступил Федин: «Слов нет, практику премий надо основательно пересмотреть (да она уже практически пересматривается), с протежированием следует бороться, групповщине необходимо положить конец»[1893].
Память о Сталине и его времени начала целенаправленно вытесняться. Процесс так называемой десталинизации, будучи формализованным в политической интенции выражением всеобщего страха, охватил все сферы общественной жизни и все уголки советского публичного пространства. 27 февраля 1962 года Совет Министров принял постановление № 204 «О проведении замены дипломов и знаков лауреата Сталинской премии на дипломы и почетные знаки лауреата Государственной премии СССР»[1894] за подписью А. Косыгина и Г. Степанова. Министерству финансов СССР было поручено изготовить 10 720 почетных знаков лауреата Государственной премии. Окончательное решение вопрос о судьбе Сталинских премий обретет лишь в середине 1960‐х годов, когда на руинах послевоенной литературной индустрии будет воздвигнута новая институциональная структура — Государственная премия СССР. Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР № 739 «О Ленинских и Государственных премиях СССР в области науки и техники, литературы и искусства» будет подписано 9 сентября 1966 года.
Таким бесславным оказался конец существования института Сталинской премии.
Глава шестая. Квинтэссенция сталинизма
Соцреалистический канон как целое
Искусство, сжатое до точки: Сталинский эстетический канон в историко-литературном измерении
На сегодняшний день почти не существует работ, в которых вопрос о советском литературном каноне получил бы сколько-нибудь серьезное историко-теоретическое рассмотрение. Одной из первых попыток решения этой давно назревшей проблемы стала статья Х. Гюнтера «Жизненные фазы соцреалистического канона»[1895], напечатанная по-русски в знаменитом сборнике 2000 года и ставшая своего рода итогом, обобщившим опыт многолетних размышлений ученого на тему советского культурного канона. В этой работе немецкий славист, во многом опираясь на свою книгу 1984 года[1896], разграничивает четыре группы факторов, определяющих механизмы построения соцреалистического канона:
1) общий идеологический дискурс, т. е. идеология марксизма-ленинизма;
2) литературно-политический дискурс, который включает в себя идеологические постулаты, такие как, например, партийность, типичность, революционная романтика, народность и т. д.;
3) металитературный дискурс, т. е. в первую очередь литературную критику, которая конкретизирует «художественный метод» соцреализма, применяя его к литературным текстам;
4) собственно литературный дискурс, в котором сформулированы определенные стилевые нормы и запреты[1897].
Эта классификация вполне отвечает специфике культурного производства сталинизма: принципиальной особенностью процесса складывания канона в сталинскую эпоху становилась обусловленность ситуацией, как ее еще в августе 1922 года в дневниковой записи определил М. М. Пришвин, «садического совокупления власти с литературой»[1898], ощутимо усугубившейся к середине 1930‐х годов. Однако подобное решение этого вопроса, акцентирующее внимание преимущественно на идеологическом компоненте, закономерно приводит к отходу
