Се же якоже, о братие, въспоминающю ми житие преподобнааго, не сущю же съписану ни отъ кого же, печалию по вься дни содрьжимъ бехъ и моляхъся Богу, да съподобить мя по ряду съписати о житии богоносьнааго отьца нашего Феодосия. (26б).
Память же, учитывая отсутствие записей, которые в это время еще не велись, в этих условиях оставалась главной опорой при составлении ЖФ.
Но для того, чтобы текст стал свидетельством, нужно, чтобы он был полным (с самого начала: «уже начьну съповедати еже отъ уны версты житие блаженааго Феодосия» [26в–26г]; ср. еще: «[…] отъ уны версты до сде…» [33б]), последовательным («да съподобить мя по ряду съписати о житии…» [26б]), чтобы были указаны его истоки (источники) и его составитель, берущий на себя личную ответственность за это свидетельство. Проблема источников ЖФ, несомненно, волновала Нестора, и всюду, где можно, он указывал их, особенно когда речь шла о «темных» эпизодах жизни Феодосия (детство и юность, проведенные не в Киеве; отсутствие свидетелей, которые могли бы нечто подтвердить, в Киеве в то время, когда составлялось ЖФ) [551]. В самом общем виде, имеющем отношение ко всему тексту «докиевской» жизни Феодосия («скрытый» период), Нестор впервые сообщает в ответственнейшем месте ЖФ — когда уже известно, что Феодосий принят в пещеру и пострижен, но о его деяниях еще ничего не сказано, кроме того, что он встречался с матерью и уговорил ее постричься в монахини. Здесь, сразу же после сообщения о том, что мать прожила «въ добре исповедании лета многа, сь миромь усъпе» (33б), и перед описанием подвигов Феодосия Нестор указывает, откуда он берет сведения, легшие в основу ЖФ:
Се же житие блаженааго отьца нашего Феодосия отъ уны версты до сде, дондеже прииде въ пещеру, мати же его съповеда единому от братия, именьмъ Феодору, иже бе келарь при отьци нашемь Феодосии. Азъ же от него вся си слышавъ, оному съповедающю ми, и въписахъ на память всемъ почитающимъ я. (33в) [552]
Сходные указания источников встречаются и далее — «Сице же ини мнози відевъше се многашьды съповедаху се» (40а); «И се исповеда ми единъ отъ братия, именемъ Иларионъ, глаголя, яко…» (44б); «И се пакы то же чернець Иларионъ съповеда ми…» (44г); «Сице же пакы по вся нощи съповедахути и творяща» (45в, о рассказах братии); ср.: «[…] слышахъ от древьниихъ мене отець…» (67б); «[…] многашьды ми слышащю…» (67б); «И се же пакы съповедаху, яко…» (65г). О последовательно проводимом Нестором принципе ссылок см. Душечкина 1971:7–8 (здесь же и о введении Нестором читателя в курс своих планов, намерений, о знакомстве его со своими оценками [«Он как бы творит в присутствии читателя, объясняя ему каждый свой шаг», 15], с одной стороны, и о формировании устной легенды о Феодосии, создаваемой многими людьми, с другой).
ЖФ включает в себя, по сути дела, фрагмент «автоописания» Нестора, его «я», и эта подчеркнутость личного участия, личной ответственности как бы замыкает тему свидетельства, увенчивая ее последним аргументом. Кульминация этого момента неслучайно совпадает с заключительными страницами ЖФ:
О семь сотворивъше повесть сьде да ставимъ слово. Се бо елико же выше о блаженемь и велицемь отьци нашемь Феодосии оспытовая слышахъ от древниихъ мене отець бывъшиихъ въ то время. Та же въписахъ азъ грешьныи Несторъ, мьний вьсехъ въ манастыри блаженаго и отьца вьсехъ Феодосия. Приять же быхъ въ нь преподобьныимъ игуменъмь Стефанъмь и яко же от того остриженъ бывъ и мьнишьскыя одежа съподобленъ, пакы же и на дияконьскый санъ от него и зведенъ сый, ему же и не бехъ достоинъ грубъ сый и невегласъ, наипаче же и множьствъмь греховъ наполъненъ сый от уности, обаче же Бо- жиею волею и по любови тому тако сотворивъшю, иже о братие, яко же многашьды ми слышащю доброе и чистое житие преподобьнаго и богоносьнааго и блаженааго реку отьца нашего Феодосия. Радовахъ ся благодаря того яко тако потруди ся. И тако жить въ последьнимь веце, пакы же имъ же не бе ни от кого же въписано. Печаль и скьрьбь душю мою обьдерьжааше. Темь же яко же се любовию съдьрьжимъ, еже къ святому тому и великому отьцю нашему Феодосию, окусихъ ся и от грубости сердьця моего еже о немь слышахъ, и от многа мала въписахъ, и на славу и честь великому Богу и съпасителю нашему Иисусу Христу, с нимь же отьцю слава купьно и съ пресвятыимь духомь. Ныне и присно и въ бесконьчьные векы векомъ аминь. (67а–67в).
Это заключение образует вместе с начальными страницами ЖФ рамку текста (ср.: «Благодарю тя, Владыко мой, господе Иисусе Христе, яко съподобилъ мя еси недостойнааго съповедателя быти святыимъ твоимъ въгодьникомъ, се бо испьрва писавъшю ми о житии…» [26а и т. д.]) [553]. Вместе с тем заключение суммирует сказанное в разных местах текста по теме — блаженный и великий Феодосий и его недостойный «съповедатель», грешный, грубый, невеглас Нестор, обращающийся к читателю (выход за пределы текста), причем в первом лице («азъ», а также личные формы глагола и местоимения в косвенных падежах). Эта «перволичность» Несторова текста очень показательна — тем более, что она, строго говоря, вовсе не вытекает из структуры житийного жанра. В этой связи нужно заметить, что наряду с приглушенно–личными оборотами типа «однако возвратимся к сказанному ранее», более или менее распространенными и в некоторых других образцах житийного жанра, в ЖФ выступают и более определенные, иногда даже подчеркнутые перволичные обороты (вплоть до «я, Нестор»). Несколько примеров:
Благодарю тя… яко съподобилъ мя еси […] се бо испьрва писавъшю ми […] еже выше моея силы […] ему же и не бехъ достоинъ […] и не бехъ ученъ […] но въспомянухъ, Господи слово твое… Си на уме азъ грешьный Нестеръ […] начатокъ слову списания положихъ […] Се же якоже, о братие, въспоминающю ми житие преподобнааго […] печатаю по вься дни содрьжимъ бехъ и моляхъся Богу […] Его же ныне отъсюду уже начьну съповедати […] Молю же вы… да не зазьрите пакы грубости моей, содрьжимъ бо сый любовию еже къ преподобьнууму, сего ради окусихъся съписати вься си яже о святемь, къ симъ же и блюдый, да не ко мне речено будеть… Си на успехъ […] съписати хощю […] Хотящю же ми исповедати начати, преже молюся Господеви сице: Владыко мой […] прииди на помощь мне и просвети сердце мое […] и отверзи устьне мои […]. (26а–27а).
Ср. еще:
И се исповеда ми единъ отъ братия… (44б)
Еже о семь да не зазьрить ми никътоже от васъ, яко сии сьде въписахъ и пресечение слову сотворихъ, се бо чего ради си въписахъ, да разумеете… (52г).
[…] от многаго мало въписахъ (61а).
а также то, что уже было процитировано из заключения (67а–67в).
Если эти перволичные формы (их ядро составляет личное местоимение 1–го лица — азъ, ми, мя, мне, притяжательное местоимение мой и под. и глаголы в 1–ом лице ед. ч.) отсылают к образу самого Нестора и так или иначе характеризуют его (ср., с одной стороны, его автохарактеристики — человеческие особенности [невеглас, грубый, грешный, недостойный, но и исполненный любви и т. п.], curriculum vitae, а с другой, те «объективные» сведения, которые косвенно восстанавливаются по автохарактеристикам), то в ЖФ представлен, притом достаточно широко и равномерно, и другой тип «приглушенной» перволичности (обычно глаголы в 1–ом лице множ. ч., местоимение часто опускается). Она не имеет никакого отношения к Нестору, но зато выступает как существенный элемент организации текста, его контроля и корректировки, напоминания о том месте текста, в котором находится его составитель и следующий за ним читатель или слушатель, и о связях этого места с другими, здесь восстанавливаемыми. В этом смысле перволичность такого типа характеризует не содержание текста, но самое его структуру и должна быть отнесена к «метатекстовому» уровню (и соответствующим средствам). Ср. цепь таких перволичных форм: «Мы же пакы поидемъ на прьвое исповедание святааго сего отрока» (27г); «Обаче и на прочее съказание отрока исправления пойду…» (33б); «Се же уже многыими наказании предложение слову створихомъ, обаче отьселе на предълежащее слово возвратимъся…» (35в); «Се же и о сихъ съповедахъ, таче на последъце…» (42а); «Нъ се пакы на прокое отселе съповедание отьца нашего Феодосия поидемъ» (506); «[…] еже аще несть лепо сьде съповедати ея, или же на воспомяновение того приидохомъ и сему подобьно слову къ слову приложимъ» (52б); «Обаче же уже на первое съповедание возвратимъся…» (53а); «Обаче онъ не послушавъ его о томъ, но, якоже рече» [1–ое лицо — В. Т.], отьиде въ свое место» (60в); «Се же житие […] еже […] от многаго мало въписахъ» (61в); «[…] яко же о семь ныне и сповемь…» (65а) [554]. в одном случае подобный «метатекстовый» ход вовлекается в «существенное» обращение–поучение, направленное читателю; ср. несколько ранее процитированное место (52г) с извинением за прерванное повествование и оправдание перерыва преподанием благого урока.
Однако и эта «метатекстовая» перволичность, вводимая составителем текста и характеризующая Нестора уже не как человека, но как писателя, в конечном счете также не безразлична для понимания этой фигуры и для определения значения ЖФ как источника сведений о Несторе, которые могут быть присоединены к тому, что известно о нем из других старых источников (в частности, из Киево- Печерского патерика, см. Бугославский 1914, № 3, 181 и сл.) и по результатам их обработки в многочисленных научных исследованиях более чем за два века [555].
