Некоторые сионисты предвидели, что использование Палестины для решения «еврейского вопроса» может, в свою очередь, породить «арабский вопрос». Агад Гаам, посетив Эрец-Израэль в 1891 г., за 6 лет до того, как начало действовать движение Герцля, написал статью «Правда из Палестины», где предупреждал: «Большой ошибкой было бы для сионистов сбрасывать арабов со счетов как глупых дикарей, которые не понимают, что происходит. В действительности арабы, как и все семиты, обладают живым интеллектом и большой хитростью… [Арабы] видят насквозь нашу активность в стране и ее цели, но хранят молчание, потому что пока не опасаются за свое будущее. Когда же жизнь нашего народа в Палестине разовьется до того, что местное население почувствует себя в опасности, они перестанут уступать дорогу. Нам нужно быть предельно осторожными с чужим народом, в среде которого мы хотим поселиться! Как важно относиться к нему с добротой и уважением!…Если же араб посчитает, что цель его соперников – угнетать его или узурпировать его права, то, даже если он будет тихо дожидаться своего часа, гнев будет жить в его сердце».
Эти предупреждения чаще всего не принимались во внимание. Масштаб заселения территорий приводил к росту цены на землю, и еврейские поселенцы и агентства обнаружили, что арабы – прижимистые продавцы: «Каждый дунам земли, необходимой для колонизации, [приходилось] покупать на открытом рынке, – жаловался Вейцман, – по фантастическим ценам, которые еще возрастали по мере освоения. Каждое улучшение, которое мы производили, поднимало цену на остальные земли в этом районе, и арабские землевладельцы не теряли времени. Мы обнаружили, что приходится устилать палестинскую землю еврейским золотом». В общем, евреи увидели в арабах либо жадных собственников, либо разнорабочих, а потому успокаивали свою совесть, считая, что в любом случае арабы извлекают из сионизма выгоду. Но вместе с тем они, как правило, не замечали арабов, считая их просто частью «декорации». Агад Гаам отмечал в 1920 г.: «С самого начала колонизации Палестины мы постоянно считали, что арабского народа не существует».
Арабский национализм приобрел более решительный характер во время войны, когда арабские войска сражались в обоих воюющих лагерях, и их благосклонности добивались обе стороны. Союзники во время войны надавали бессчетному количеству народностей, в поддержке которых тогда нуждались, множество авансов. Когда наступил мир и пришло время удостовериться в надежности обещаний, арабы поняли, что их просто провели. Вместо великого Арабского государства они получили французские протектораты в Сирии и Ливане и британские протектораты в Палестине, Трансиордании и Иране. Во время драки и торга, которые ознаменовали «мир», выиграл единственный клан – аравийских саудовцев. Главе хашимитов, эмиру Фейсалу, которого поддерживала Англия, пришлось смириться с Трансиорданией. Он хорошо относился к еврейским поселениям, считая, что они поднимут жизненный уровень арабов. «Мы, арабы, – писал он Феликсу Франкфуртеру 3 марта 1919 г., – особенно те из нас, кто получил образование, относятся к сионистскому движению с глубокой симпатией… и приветствуют евреев от всего сердца».
Однако Фейсал переоценил количество и решимость умеренных арабов, готовых сотрудничать с евреями. Англичан не зря предупреждали во время войны, что, если слухи насчет еврейского национального очага подтвердятся, их ждут неприятности. «Политически, – писал один из лучших информаторов-арабов Сайкса, – еврейское государство в Палестине будет означать постоянную угрозу прочному миру на Ближнем Востоке». Руководство британского истэблишмента (Алленби, генерал Болз, начальник штаба, и сэр Рональд Сторз, губернатор Иерусалима) прекрасно знало об этом и пыталось спустить идею национального очага на тормозах. Один из приказов гласил, что Декларацию Бальфура «следует считать совершенно секретной и ни в коем случае не предназначенной для публикации». Был момент, когда они даже предлагали Фейсала сделать королем Палестины. Но тот факт, что британские власти изо всех сил пытались успокоить арабов и поэтому некоторые евреи открыто обвиняли их в антисемитизме, ни на что уже не мог повлиять. Послевоенное возвращение евреев-беженцев из Египта в Палестину и прибытие тех, кто спасался от белогвардейских погромов на Украине, привели к тому, что, говоря словами Гаама, арабы стали начиная с некоторых пор опасаться. В начале марта 1920 г. произошло несколько нападений арабов на еврейские поселения в Галиме; во время одного из них погиб Трумпельдор. Затем последовали арабские бунты в Иерусалиме. Жаботинский, который впервые привел в действие свои силы самообороны, был арестован вместе с другими членами Хаганы, и военный суд присудил его к 15 годам каторги. Были осуждены и посажены в тюрьму и бунтовщики-арабы, в том числе Хаджи Амин аль-Хусейни, который бежал из страны и получил свои 10 лет заочно.
Именно в период скандала, который последовал за беспорядками, Ллойд-Джордж совершил роковую ошибку. Пытаясь умиротворить евреев, которые обвинили британские войска в том, что они почти ничего не сделали, чтобы спасти их жизнь и имущество, он направил туда Сэмьюэла в качестве Верховного комиссара. Евреи возрадовались, объявили победу и по приезде Сэмьюэла завалили его жалобами и требованиями. Вейцман пришел в ярость. «Господин Сэмьюэл почувствует к нам отвращение, – писал он доктору Эду в Сионистский офис в Палестине, – отвернется от еврейской общины, как в прошлом делали и другие, и мы упустим прекрасный шанс». На самом деле проблема была не в этом. Сэмьюэлу были безразличны надоедливые просьбы евреев. Но вот что ему было действительно небезразлично, так это обвинения в нечестности со стороны арабов, основанные на том, что он сам – еврей. Сэмьюэлу всегда хотелось и того и другого. Например, ему хотелось быть евреем, не веря в Бога. Ему хотелось быть сионистом, не вступая в сионистскую организацию. Теперь ему хотелось способствовать созданию еврейского национального очага, не оскорбляя арабов. А так не получалось. Особенностью сионистской концепции было то, что палестинским арабам не следовало рассчитывать на равные права в пределах основной зоны, заселяемой евреями. В то же время Декларация Бальфура специально оговаривала гражданские и религиозные права «существующих нееврейских общин», и, по мнению Сэмьюэла, это означало равные права и возможности арабов; и он, отправляясь с миссией, считал это аксиомой. «Практически осуществимым, – писал он, – является такой сионизм, который выполняет это основное условие». Сэмьюэл верил в эту квадратуру круга. Поскольку он не верил в Яхве, а его Библией была злосчастная книга лорда Морли «О компромиссе».
В итоге евреи быстро поняли, что он приехал не умиротворять, а поучать. Еще не будучи Верховным комиссаром, он уже заявил, что «главным предметом забот» является «арабский вопрос». Он критиковал сионистов за то, что они не учитывают «силу и значение арабского националистического движения», которое «вполне реально, а никак не блеф». Уж если кого и нужно умиротворять, так арабов: «Единственная альтернатива – это политика принуждения, которая ложна в принципе и, скорее всего, окажется безуспешной на практике». Евреи должны принести «существенные жертвы». «Если не рулить очень аккуратно, – писал он Вейцману, – то сионистский корабль может разбиться об арабскую скалу». Он говорил лидерам палестинских евреев: «Вы сами напрашиваетесь на кровопролитие, неправильно относясь к арабам. Вы молча игнорируете их… Вы ничего не сделали, чтобы прийти к взаимопониманию. Вы только и знаете протестовать против правительства… Сионизм пока ничего не сделал для соглашения с коренными жителями, а без согласия с ними иммиграция невозможна».
В каком-то смысле это был очень хороший совет. Беда в том, что в тяжелые дни начала 20-х годов сионистам было очень трудно сохранить темп заселения и почти совсем не оставалось сил и средств для красивых жестов по отношению к арабам. К тому же, давая сионистам такие советы, Сэмьюэл другими своими действиями препятствовал принятию их к исполнению. Он верил в равенство, в беспристрастную справедливость. Он не понимал, что, так же, как не может быть примирения и равенства между евреем и антисемитом, нельзя сохранить беспристрастие во взаимоотношениях между еврейскими поселенцами и арабами, которые не желают их здесь видеть. Его первым актом была амнистия участникам беспорядков 1920 г. Целью амнистии было освободить Жаботинского. Но эквивалентность требовала прощения арабских экстремистов, которые первыми начали бунтовать.
И тут Сэмьюэл тоже допускает роковую ошибку. Одной из трудностей, которые англичане испытывали во взаимоотношениях с арабами, было то, что у последних не было официального лидера; власть короля Фейсала не простиралась дальше Иордана. Тогда они изобрели титул Великого Муфтия Иерусалима. В марте 1921 г. носитель этого титула, глава знатной местной семьи, скончался. Его младшим братом был известный бунтовщик Хаджи Амин аль-Хусейни, ныне амнистированный и вернувшийся на политическую сцену. Процедура избрания нового муфтия сводилась к тому, чтобы коллегия выборщиков из благочестивых мусульман-арабов отобрала трех кандидатов, а правительство утвердило одного из них. Хаджи Амин, которому тогда было где-то лет 25, не годился для этого поста ни по возрасту, ни по знаниям. С момента Декларации Бальфура он был настроен против англичан, а евреев страстно ненавидел всю жизнь. В дополнение к 10-летнему приговору он еще был на учете в полиции как опасный агитатор. Выборщики в коллегии были из умеренных, и неудивительно, что среди кандидатов Хаджи Амин оказался на последнем месте, набрав всего 8 голосов. Избра был умеренный и образованный человек, шейх Хисам аль-Дин, и Сэмьюэл был рад утвердить его. Но тут семья аль-Хусейни и экстремистское крыло националистов, которое организовало бунты 1920 г., начали яростную кампанию неповиновения. Они заклеили весь Иерусалим плакатами с нападками на коллегию выборщиков: «Проклятые предатели, которых все вы знаете, спелись с евреями и добились назначения одного из их партии муфтием».
