Перрон кишит высыпающими из вагонов бойцами НКВД. Сразу вычисляю бывших пограничников.
— И собачек с собой взяли?! Какие ж вы молодцы! — Натурально, молодцы. Сам-то я не догадался затребовать, чтобы их прихватили.
Поймав мой восхищённый и обожающий взгляд, крупный собакен на ходу машет мне хвостом и приветственно гавкает. Звучат обычные в таких случаях команды. Надо построиться, провести перекличку и так далее. Мы выходим на привокзальную площадь. Это мой ответ на вопрос Цанавы:
— Куда нам сейчас?
На площади Лаврентий Фомич внимательно изучает обстановку. Одобряю. Лично я просто наслаждаюсь. Лето, всё цветёт и пахнет. Полудневная жара, которая в этих широтах не так беспощадна, ещё далеко. Каштаны, обозначающие начало прилегающих улиц, увешаны маленькими зелёными бомбочками. Прямо перед помпезным зданием вокзала, с башенками, сплошь арочными окнами, на зелёной площадке, которую окружает проезжая часть, виселица. На четыре персоны. У начала улицы слева у грузовика клубится какая-то толпа, которую несколько красноармейцев время от времени приводят в порядок. Вдыхаю вкусно пахнущий воздух. Лепота!
Цанава останавливается у виселицы. Выражение лица его расшифровать не могу, да оно и меняется ежесекундно. Потому спрашиваю прямо:
— Нравится? Специально к твоему приезду старались, — это правда. Развешивали вчера, практически ночью. Выбрали тех, кто покрепче. Многие из полицаев натурально обгадились. Пришлось на месте пристрелить. Местные евреи очень одобряли.
Цанава стоит и внимательно изучает натюрморт. Есть и натюр и много морта. Презренные коллаборационисты одеты в гражданское, и оружия у них по понятным причинам нет. Зато есть белые повязки с чёрной свастикой. Вместо оружия снабжены табличками, которые Цанава сейчас читает.
«Мы служили фашистам», «Мы стреляли в спину Красной Армии», «Мы убивали советских граждан». И последней горжусь особо, моя придумка: «Мы лизали задницу гитлеровцам».
— Воняет от них, — морщится Цанава. Это он не о реальном запахе, которому пока неоткуда взяться. Понимаю, но не соглашаюсь.
— Не скажите, Лаврентий Фомич. Трупы врагов пахнут приятно.
Я его проводил до здания, в котором ему предстоит обосноваться. Да тот же городской отдел НКВД, который, что забавно, занимала и укронацисткая полиция. По дороге вкручивал и вкручивал про обстановку в городе и на территории.
— А что там за люди оружие у вокзала получали? — перебивает меня и меняет тему Цанава. — Характерной внешности.
— О-о-о, Лаврентий Фомич, это отдельная песня, — покладисто переобуваюсь на ходу. — Члены Юденрата, жители еврейской резервации, которую гитлеровцы тут устроили…
Это вчера как раз было… в местном клубе.
— Вы так спокойно заявляете, что можете нас бросить ещё раз?! — разоряется пожилой, колоритный как с картины, еврей. С пейсами и шапочке. Какой-то их авторитет. Присутствующие согласно шумят. Многие в одежде с жёлтыми звёздами Давида. Немцы заставили так ходить.
— Советую и вам успокоиться, — запрещающим жестом пытаюсь остановить, готовый взорваться, вулкан. Не помогает.
— Тысячи наших друзей, соседей и родственников убили! — выкрикивает авторитет.
— От меня чего хотите? — спрашиваю с максимальным хладнокровием. — Чтобы я их оживил?
— Мы хотим, чтобы вы не бросали нас на произвол судьбы! — согласный гул голосов всего зала.
— Слава небу! — возношу вверх руки. Немного несерьёзно себя веду, так и претензии глупые. Ничего не хотят слышать. Может, просто надо выкричаться и эмоции выплеснуть.
— А я здесь зачем? — мой вопрос заставляет слегка задуматься. — Вы меня будете слушать или вам покричать без толку хочется. Тогда я пошёл. Вы мои звёзды видите? Я генерал армии, командующий Западным фронтом, под моим началом почти миллион бойцов. Вы что, думаете, мне больше делать нечего, как ваши истерики выслушивать?
Кажется, что-то до них доходит. Началось с того, что я всего лишь плечами пожал на вопрос, надолго ли я к ним.
— Сил моего фронта здесь всего лишь капля. Почти все красноармейцы, которых вы видите, это остатки разгромленных соединений Юго-Западного фронта. Да, я с ними работаю, снабжаю их, командую ими. Но их мало. А с юго-востока уже надвигаются не меньше двух регулярных немецких дивизий. На востоке не всё спокойно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
В зале шум, взволнованные голоса. Не сразу понимаю… а, они пугаются наступления двух дивизий!
— Две дивизии, это мелочь, — успокаивающе поднимаю руку, — уверен, что мы отразим их нападение. Но гитлеровцы могут подтянуть ещё пять или десять. И что тогда?
— Сколько у нас времени? — уже спокойно спрашивает авторитет. Задумываюсь на полминуты.
— Недели две точно есть.
После этого разговор пошёл спокойнее. Дал им два варианта. Предложение эвакуации энтузиазма не вызвало. Энтузиазм вспыхнул после предложения вооружить их. Авторитет оценил возможности общины примерно в тысячу-полторы бойцов.
— Оружие получите трофейное, — извещаю присутствующих. У меня свои резоны, про некоторые говорю, про другие умалчиваю. Трофейного оружия у меня завались и вооружить еврейцев — неплохой способ с толком его пристроить. Про то, что я исподтишка подталкиваю их к переходу на немецкое снабжение, помалкиваю. Сами дотумкают. Больше немцев перебьют, больше оружия и боеприпасов получат.
— Артиллерию дадите? — от такого вопроса слегка подвисаю. Ишь, чего захотели!
— С ума сошли? Мне несложно вам и танки дать и даже самолёты. Только что вы с ними делать будете? Обращаться с пушками, надо учиться не меньше двух месяцев. У нас нет столько времени. Так что получите карабины, автоматы, пулемёты. Это всё. Ну, гранаты ещё. Бутылки с зажигательной смесью сами сделаете.
После этого начались организационные вопросы. Воодушевлённые евреи, как мне доложили, не спали всю ночь. Наметили строения для казарм, составили предварительные списки. А ещё стрясли с меня обеспечение ополчения пайками и денежным довольствием. Зря я надеялся, что забудут. Отплатил им тем, что озадачил их помощью в уборке урожая в окрестных хозяйствах. На удивление, согласились легко. Это в моё время народу было не интересно. А сейчас работа в селе автоматически давала массу весомых плюсов. Главных два: кормёжка и оплата. Пусть не деньгами, а в натуральном виде. Мукой, каким-нибудь горохом и прочим съедобным. Так даже лучше.
Итогом и была та раздача оружия рядом с вокзалом. Еврейская община сформировала три батальона ополчения. Теперь их не страшно и оставлять, если придётся. Оуновцы и гитлеровцы кровью умоются, когда попытаются их прижучить. Не получится угнать их на бойню, как овец.
И то, что Луцк оставлять не собираюсь, я им не сказал. Нечего расслабляться.
А сейчас стоим с Цанавой напротив здания горотдела милиции.
— Понимаешь, Фомич, — минуту назад смолчал, когда я его так назвал, так что продолжаю, — тебе здесь будет удобно отработать методы следствия. Ошибки не так страшны, как в мирное время.
— Это почему?
— Мы все из гражданской войны. Привыкли шашками махать и никак не отвыкнем. Наше НКВД частенько как поступает? Если знает, что среди десятерых двое-трое точно виноваты, то загребает всех десятерых. Это с натяжкой можно оправдать только в крайне экстремальных ситуациях.
— А ты не оправдываешь? — мрачно усмехается Цанава.
— Ни в коем случае. Исхожу из простой арифметики. За уничтожение двух врагов Советской власти расплачиваемся восемью нашими людьми. Если б я так поступал, то немцы уже в Смоленске были бы. Тебе этого хочется?
— Нет.
— Вот и я не хочу, чтобы ты так воевал. Тут на Украине много народу до войны репрессировали. И что в итоге? Пришли немцы, и половина хохлов тут же на их сторону перебежала. Украинский национализм голову поднял. Что это значит? А то и значит, что ваши методы не сработали. Ищите новые. Старыми вы настоящих врагов не выявили.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Прямо так? — Цанава немного злится. Никому не интересно, когда его критикуют и поучают.
— А откуда они взялись? В очередь на службу к немцам выстроились. Те им даже оружие доверяли. Так что давай. Выводи следственное искусство на новый уровень. С личным составом работай.
