Из самого факта присылки рапорта Гибша Багратион как опытный царедворец, знающий нравы тогдашней элиты, сделал вывод об изменении отношения к нему самого государя. «Из сего я заключаю, что заслужил гнев государя императора невинным образом, — писал он Аракчееву, — и сие самое не только огорчает меня, но даже с прискорбием должен просить вас всепокорнейше, дабы вы, милостивый государь, исходатайствовали мне отсюда увольнение, а на место мое послать другого, который бы лучше повел, как я, операции, так и внутренние все здешние правления». И далее — типичная для Багратиона, да и для его обожаемого учителя Суворова, отчасти шутовская, отчасти защитная поза показного уничижения, которая затем сменяется позой атаки: «Я, ваше сиятельство, человек самый посредственный. Следовательно, рассудок мой может и не простираться далее сего чувства. Я не признаю, чтобы я сделал упущение в прошлом году за Дунаем, а граф Румянцев то видит и дает мне сильное замечание с тем, чтобы я поправился. Мне сие не токмо грустно, но так больно, что описать вам не могу, и дабы новых не сделать ошибок прошу одной милости, дабы я был уволен для излечения болезни, хотя на 4 месяца. Я ничего не испортил, и никто меня не разбивал. Я более хотел разить визиря, нежели гр. Румянцев, но не мог, как быть! Если бы баталии выиграть было легко, тогда бы они не были и диковинными, мне кажется лучше воевать противу неприятеля, нежели против меня и общего блага»47. Это было повторением подобного же окончания другого письма Багратиона Аракчееву с добавлением, что, мол, пусть на его месте будет другой, «который бы пользовался доверенностию, поелику главнокомандующему без доверенности монаршей быть нельзя». Но в этом, как уже сказано выше, состояло и самое главное несчастье Багратиона — опытного царедворца. «С ума схожу от огорчения, — пишет он Аракчееву 19 января 1810 года, — и не ведаю, за что бы я мог заслужить гнев государя императора! Хотя бы словом удостоился за покорение Браилова». Несомненно, Багратион правильно понимал ситуацию — его войска овладели тем самым Браиловом, на котором сломали зубы Прозоровский и Кутузов, а от императора не было не только орденов, но и похвалы. Да это и понятно: Браилов сдался, когда в Петербурге стало известно о намерении Багратиона возвращаться на левобережье.
Далее Багратион пишет: «Нос мой поправился, но головою стал так плох, что не нахожу иного способа, как лучше прислать другого начальника. Ей-богу мочи нет, я вам откровенно скажу… Ей-богу, я лучше не могу и не умею служить, но дабы пуще я не был несчастлив, прошу одной милости и как еще есть довольно времени, прислать на место мое, а меня уволить, ибо я болен давно, а теперь от неблаговоления государя, от мух и комаров отняли всю мою веру и верность»48. Багратион хорошо знает правила придворной игры. В сложившейся для него неясной, неустойчивой ситуации просьба об отставке якобы «по болезни» должна была поставить вопрос о доверии ребром: или государь доверяет своему главнокомандующему и должен это доверие проявить, или назначает другого. В тот момент он, вероятно, не знал, насколько был близок к истине, — государь задумал сменить Багратиона на другого, более послушного и решительного исполнителя его предначертаний. Ведь настал решительный час: в Эрфурте, во время встречи императоров, была принята секретная конвенция — Франция признавала присоединение Валахии и Молдавии к России. Александр понимал, что это последняя уступка Наполеона — а Багратион так и не поставил турок на колени. Значит, пусть это сделает другой.
«Встретил я чрезвычайную медлительность и недеятельность»
В приведенном выше отрывке письма упоминаются замучившие Багратиона «мухи и комары» — эвфемизм, обозначавший многочисленных врагов, появившихся у него в Дунайских княжествах, точнее — в Валахии. В том же письме Аракчееву от 19 января 1810 года Багратион писал: «Столько здесь открыл плутовства во всех частях, что описать невозможно. Я не в силах истребить злоупотребления никак: лишь брошусь на один пункт, там открываются сотнями. Так окружен, что хуже тысячи мух или комаров — тяжело отмахаться»41®. Дело в том, что в компетенцию главнокомандующего Дунайской армией входило управление оккупированными территориями Дунайских княжеств, до 1806 года находившихся в вассальной зависимости от Османской империи. Это, естественно, наложило отпечаток на всю систему власти, социальных отношений и повседневной жизни румын, молдаван и других народов тех мест. Валахия и Молдавия управлялись правительствами (диванами), состоявшими из министров-бояр. Та же система осталась и при русской оккупации, только для осуществления политики России при Молдавском и Валашском диванах (в Яссах и Бухаресте) был поставлен в качестве «председательствующего» (наместника) тайный советник и сенатор С. С. Кушников, а вице-председателем дивана — генерал Г. Г. Энгельгардт. В январе 1810 года Багратион, недовольный состоянием дел в Дунайских княжествах, особенно — в Валахии, где всем заправлял упомянутый выше Филипеску, предписал собрать всех знатных (так называемых «первоклассных бояр») с тем, чтобы они выбрали — посредством голосования — новых министров. Обосновывая этот, в сущности, государственный переворот, Багратион в своем послании боярам писал, что во время наступления Дунайской армии он не раз требовал от дивана княжества Валахия необходимых для армии поставок, однако «встретил я чрезвычайную медлительность и недеятельность в исполнении». И далее Багратион сообщает боярам: «Я старался проникнуть и исследовать источники зла. Старания сии обнаружили мне картину, ужасающую самое человечество». Что же потрясло военного человека в этой картине? Оказывается, что во время господства османов Валахия была обязана поставлять «произведения земли» не только в Стамбул, но «и пашам, аянам и городам, на правом берегу Дуная находящимся, и таким и иным образом Доставляла… пропитание, по примерному исчислению, по крайней мере на пятьсот тысяч человек. Каким же образом теперь не в состоянии она прокормить пятидесяти тысяч человек (русской армии. — Е. А.). Причиною тому, конечно, не земля, не сельские обыватели, но либо недостаток доброй воли, либо порочное управление». Багратион пишет, что в 1808 году диван Ватахии обещал поставить русской армии 215 тысяч четвертей провианта и ячменя, но вскоре нашел, что это сделать невозможно, и «по просьбе его третья часть убавлена. В 1809 году диван не восхотел поставить и того количества, которое поставлено в 1808 году, ссылаясь на изнурение обывателей. Диван отозвался, что ячменя вовсе поставить не может под тем предлогом, будто обыватели оного вовсе не сеяли, когда, напротив того, в то же время исследование на месте и опыты удостоверили, что не только хлеба, но и ячменя в покупку приобрести можно»50. Словом, речь шла о порочном управлении Валахией, которое осуществляли Милорадович и его приятель Филипеску. Ясно, что пока Милорадович находился в Бухаресте, осуществить задуманное Багратион не мог. Поэтому и возникла вся описанная выше история «спасения безумно влюбленного» генерала, а в сущности удаления его из Бухареста. В своем обращении к боярам Багратион фактически обвинил старый состав дивана (и косвенно Милорадовича) в обмане российской власти и в злоупотреблениях при сборе налогов и исполнении разного рода повинностей. Делалось это, как утверждал Багратион, весьма простым способом: вместо провианта натурой с плательщиков собирали деньги по повышенным ценам, а потом у тех же крестьян уполномоченные дивана закупали хлеб по фиксированным и явно заниженным ценам. Налоги, определенные еще турецкой властью, диван собирал совершенно произвольно и неравномерно, разоряя обывателей. Захотел Багратион изменить и типичную для Османской империи практику продажи должностей на местах, когда люди, купившие должность, «естественно употребляют все усилия, дабы исторжением с бедных обывателей возвратить с лихвою употребленные ими на покупку места суммы…». В итоге главнокомандующий пришел к выводу, что «не армия российская, но сами управители земли суть виновники угнетения народа»51. Чтобы поправить дело, он решил изменить систему местной власти, установив в каждом цынуте (округе) Ватахии должность капитана-исправника из местных бояр. Однако для строгого исполнения «предписания начальства и для ограждения обывателей от незаконных притеснений будет определено от меня в каждый цынут по одному обер-офицеру, который должен быть сведом обо всем, что исправником и его подчиненными делается»52.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
