была женщина услужливая и скромная, оптимистка по натуре, и вдобавок умела слушать, так что друзей у нее появилось много. Особенно из числа женщин, которым ее история казалась не странной и не уникальной, а обычной и обыденной. Одна из них и устроила ее на работу в «Интерзоун-Берни». Поначалу мать много времени тратила на дорогу от рва, где они жили, до работы. Детьми занималась старшая сестра. Ее звали Ливией, и однажды вечером пьяный сосед попытался ее изнасиловать. Когда мать вернулась домой, Ливия рассказала о том, что случилось, и та отправилась к соседу в гости — с ножом в кармане фартука. Мать поговорила с ним, поговорила с его женой, а потом снова поговорила с ним: мол, молись Пресвятой Деве, чтобы с моей дочкой ничего не случилось, иначе — ежели хоть что-нибудь с ней произойдет! — я решу, что виноват ты и убью тебя вот этим ножом. Сосед заверил ее, что с этого момента все изменится. Но в ту пору она уже не верила мужскому слову и много работала, и брала сверхурочные, и даже продавала свои обеденные лепешки коллегам по фабрике — так она делала, пока не заработала денег, достаточных для съема домика в районе Веракрус: да, от него до работы было еще дальше, чем от хибары у рва, но зато это был настоящий домик, с двумя спальнями, с настоящими стенами и дверью, которую можно запереть на ключ. Так что ей было неважно, что идти до фабрики теперь на двадцать минут дольше. Наоборот, она проходила это расстояние едва ли не напевая. Не спать ночами, работая смену за сменой? До двух ночи готовить на кухне вкусные острые лепешки, которые ее коллеги съедят завтра, когда она отправится на фабрику в шесть утра? Все это никак не огорчало ее. Напротив, физическая нагрузка наполняла энергией, бессилие оборачивалось живостью и остроумием, дни тянулись долго-предолго, а мир (воспринимаемый как бесконечное кораблекрушение) оборачивался к ней с самым оживленным выражением лица и таким же оживлением наполнял ее саму. В пятнадцать лет ее старшая дочь вышла на работу. Пешие походы до фабрики стали еще короче — они болтали и смеялись, и время шло незаметно. Сын бросил школу в четырнадцать. Несколько месяцев он проработал на «Интерзоун-Берни», но после нескольких ошибок его выгнали как слишком рассеянного. Руки у него были великоваты, а движения — неуклюжи. Тогда мать устроила его на работу в местную булочную. И только Пенелопе Мендес Бесерра училась. Школа ее называлась «Начальная школа Акилес Сердан» и стояла на улице Акилес Сердан. Туда ходили дети из районов Карранса, Веракрус, Морелос и даже кое-какие дети из центра города. Пенелопе Мендес Бесерра училась в пятом классе. Он была девочкой молчаливой, но оценки приносила всегда хорошие. У нее были черные длинные прямые волосы. Однажды Пенелопе вышла из школы, и больше ее никто не видел. Тем же самым вечером мать отпросилась на фабрике, чтобы пойти во второй участок и там написать заявление о пропаже ребенка. С ней пошел сын. В участке записали имя и сказали, что надо подождать пару дней. Старшая сестра, Ливия, не смогла пойти с ними, потому что на фабрике посчитали, что отгула матери вполне достаточно. На следующий день Пенелопе Мендес Бесерра так и не объявилась. Мать и двое детей снова пришли в полицию и спросили, как движется дело. Полицейский, с которым она разговаривала, рассердился: мол, не наглейте! Директор школы Акилес Сердан и трое преподавателей пришли в участок — их беспокоила судьба Пенелопе, и именно они вывели оттуда семью Бесерро, которой уже грозил штраф за нарушение общественного порядка. На следующий день брат поговорил с одноклассницами Пенелопе. Одна сказала, что вроде бы Пенелопе села в машину с тонированными стеклами и не вышла оттуда. Судя по описанию, это был «перегрино» или «мастер-роуд». Брат и учительница Пенелопе долго говорили с этой девочкой, но единственное, что точно удалось выяснить, — это была дорогая и черная машина. В течение трех дней брат обходил Санта-Тереса, улицу за улицей, и так до полного изнеможения, в поисках черного автомобиля. Таких машин он нашел много, у некоторых так и вовсе были тонированные окна, и блестели они так, словно только что сошли с заводского конвейера, но в них сидели люди с обычными лицами, не похожие на похитителей, или это были молодые пары (глядя на то, как они счастливы, брат Пенелопе начинал плакать) или вовсе женщины. Так или иначе, но он записал все номера. По вечерам семейство собиралось дома, они разговаривали о Пенелопе — словами, которые ничего не значили или значили только для них. Через неделю нашли труп. Обнаружили его работники муниципальных служб Санта-Тереса в трубе водостока, который шел под землей от района Сан-Дамиан до оврага Эль-Охито, что рядом с шоссе, идущим в Касас-Неграс, и подпольной свалкой Чиле. Тело немедленно перевезли в морг, и судмедэксперт установил, что ее изнасиловали анально и вагинально — оба отверстия изобиловали разрывами, — а потом задушили. Однако второе вскрытие показало, что Пенелопе Мендес Бесерра умерла от сердечного приступа, вызванного ранее описанными действиями.
К тому времени Лало Кура уже исполнилось семнадцать лет — на шесть больше, чем Пенелопе на момент, когда ее убили, — и Эпифанио подыскал ему жилье. Это была одна из немногих коммуналок, что еще оставались в центре города. Располагалась она на улице Обиспо; входящий попадал сначала в большую прихожую, от которой отходили лестницы, а потом в огромный внутренний двор с фонтаном в центре; оттуда открывался вид на все три этажа: коридоры с разбитыми полами, где играли дети или болтали соседки, коридоры, едва прикрытые деревянными навесами, подвешенными на тоненьких железных пилястрах, изрядно погрызенных временем. Комната, что досталась Лало Кура, была большой: туда без труда вмещались кровать, стол с тремя стульями, холодильник (его поставили рядом со столом) и шкаф, великоватый для нынешнего гардероба Лало. Также там поместились маленькая кухня и цементная раковина, явно недавнего происхождения, — в ней можно было помыть кастрюли-тарелки или ополоснуть лицо. Туалет, как и душ, были общие, и на каждый этаж приходилось по два унитаза, а на крыше их было аж три штуки. Сначала Эпифанио показал Лало свою комнату — та находилась на первом этаже. С веревки, протянутой от стены к стене, свисала одежда, а на неприбранной кровати он увидел стопку старых газет, в основном местных. Лежавшие снизу уже успели пожелтеть. Кухней, похоже, давно не пользовались. Эпифанио сказал, что полицейскому лучше жить одному, но Лало волен поступать, как ему вздумается. Потом он привел Лало в его комнату — та располагалась на
