за жизнь сотен людей, он должен обдумать все до последней детали. Малейшая его ошибка — это преступление, которое не простится ему ни божескими, ни человеческими законами. «Сципион Африканский утверждал, что в военном деле позорно говорить: „Я об этом не подумал“, — ибо он считал, что можно действовать мечом только после того, как план тщательно с величайшим расчетом продуман: ведь непоправима ошибка там, где в дело вступает жестокий Марс» (
Val. Max. VII, 2, 2){119}.
Стало быть, полководец должен навязать врагам такую тактику, при которой римляне по возможности несли бы меньше жертв. И он придумал такую тактику. Он два раза был консулом и оба раза использовал один и тот же совершенно необычный прием. Впервые применил он его под Карфагеном.
В короткий срок он навел страх на Гасдрубала, выбил его из укрепленного лагеря возле Карфагена, загнал в город, а лагерь сжег. После этого-то консул приступил к исполнению своего плана. Воины вооружились лопатами, кирками и ломами и приступили к строительным работам. Они трудились 20 суток, не прекращая работы ни на час: ни днем ни ночью, причем на них непрерывно нападали карфагеняне, так что они должны были и работать и сражаться одновременно. Но они разделены были на небольшие отряды и по очереди строили, воевали, или отдыхали. Через три недели работа была готова. Как помнит читатель, Карфаген находился на полуострове и от материка его отделял перешеек около 4,6 км шириной. И вот римляне прокопали весь этот перешеек и воздвигли могучую крепость, которая пересекала весь полуостров и тянулась от моря до моря. Высота стены достигала 4 м, не считая зубцов и башен, толщина — 2 м. Ее защищали кроме того частокол и ров. В середине стены Сципион соорудил мощную каменную башню, а над ней еще четырехэтажную деревянную, откуда можно было наблюдать за всем, что происходило в Карфагене. Кончив работать, полководец ввел свое войско в этот импровизированный замок. Теперь римляне жили в настоящей крепости. Набеги карфагенян их больше не страшили. А главное Сципион локализовал войну в одном городе и блокировал его, совершенно отрезав от суши. Ни воины, ни оружие, ни продовольствие не могли проникнуть через укрепление Сципиона.
Герой наш, разумеется, был в лагере. Все эти дни он находился в невероятном возбуждении. Он всем интересовался, за всем наблюдал, во все вмешивался и еще постоянно давал советы главнокомандующему. Кроме всего прочего, его окрыляла мысль, что теперь-то наконец, когда его сын стал консулом, он сможет применить все свои познания в стратегическом искусстве, а главное, все свои замечательные изобретения, начиная с телеграфа и кончая машинами. Для Сципиона это было тяжким испытанием. Голова у него была занята совсем другим, а ему нужно было поминутно испытывать все новые гениальные открытия учителя: воздвигать телеграфные башни, посылать кому-то сигналы и пр. А ведь мысль у Полибия работала непрерывно, прямо-таки била фонтаном. Сципион однако не только не роптал, но даже делал вид, что совершенно беспомощен без советов Полибия. Греческие писатели с удовлетворением замечают: «Сципион имел удачу всякий раз, как следовал совету Полибия; напротив, не удавались ему дела, в которых указания Полибия он оставлял без внимания» (Paus. VIII, 30, 9){120}. Значит, Публий сделал действительно все, чтобы не обидеть названного отца.
Главнокомандующим карфагенян был, как уже знает читатель, Гасдрубал, тот самый пламенный патриот и демократ, который некогда поднял родное государство на борьбу с Римом. Недавно произошли следующие события. На одном заседании совета кто-то выступил против Гасдрубала. Сторонники Гасдрубала вскочили, набросились на оратора и убили его скамейками. С этого дня Гасдрубал стал фактически диктатором Карфагена (Арр. Lib. 111). Два года Гасдрубал наводил страх на римлян. Но вот приехал Сципион, и стало ясно, что время его миновало. Теперь он боялся высунуться из города.
Однажды в римском лагере увидали, что карфагеняне воздвигают какой-то деревянный помост. Римляне с любопытством присматривались. Пунийцы сколотили высокое сооружение, что-то вроде огромной сцены, римляне с интересом ожидали актеров. И актеры прибыли. На сцену вывели всех римских пленных. Их поставили так, чтобы из лагеря все было видно хорошо. После этого «Гасдрубал… стал кривыми железными инструментами у одних вырывать глаза, языки, тянуть жилы и отрезать половые органы, у других подсекал подошвы, отрубал пальцы или сдирал кожу со всего тела и всех еще живых сбрасывал со стены» (Арр. Lib. 118). Ни копье, ни дротик из римского лагеря до помоста не долетали. Что сделалось тогда со зрителями, этого дошедшие до нас источники не сообщают{121}.
Через несколько дней Гулуссе подбросили записку. Она была от Гасдрубала. Он звал нумидийца на свидание. Полибий был большим приятелем с Гулуссой. Он узнал о записке Гасдрубала, как узнавал всегда обо всем на свете. И тут же загорелся страстным желанием увидеть диктатора карфагенян. Видно, он каким-то чудом упросил Гулуссу взять его с собой. Во всяком случае, все дальнейшее он описывает как очевидец. Зрелище ему предстало действительно редкое. Из-за вала показалась торжественная процессия. Впереди шествовал Гасдрубал «в полном вооружении[82], в пурпурном плаще, застегнутом на груди». За ним следовало десять оруженосцев-телохранителей. Он сделал несколько шагов вперед и кивком головы подозвал царя. «Хотя подходить-то следовало ему. Во всяком случае, Гулусса подошел к нему один, в простой одежде по обычаю нумидийцев и… спросил, кого это он так боится, что пришел сюда в полном вооружении. Когда тот ответил, что боится римлян, Гулусса продолжал:
— Оно и видно, иначе бы ты без всякой нужды не дал запереть себя в городе. Но что ты хочешь от меня, в чем твоя просьба?
— Я прошу тебя, — отвечал Гасдрубал, — будь послом к главнокомандующему и от нашего имени обещай выполнить все его требования. Только пощадите наш злосчастный город.
— Ну что за детский лепет, мой милейший! — возразил Гулусса. — Еще в начале войны, когда римляне стояли под Утикой, ваши послы не сумели добиться этого, какими же словами ты хочешь убедить их дать эту милость сейчас, когда ты заперт с моря и суши и, кажется, потерял всякую надежду на спасение?
Гасдрубал возразил, что Гулусса сильно заблуждается, что он возлагает большие надежды на иноземных союзников… что сами карфагеняне не теряют веры в собственные силы, а главное, рассчитывают на богов и на их содействие». И еще раз настойчиво просил сходить к стратегу Публию, как они называли Сципиона.
С тем они и расстались, условившись встретиться через три дня.
Гулусса без всякого энтузиазма отправился к консулу. Тот слушал очень внимательно, пока
