Столь приятна и утешительна была эта песня для короля Аполлония, что, посветлев лицом, приказал он дать певице сто эскудо и спросил, какого она звания, где родилась и чем живет. Тогда Бродяжка положила бубен и, взяв в руки гитару, ответила на его вопросы следующим романсом.
РОМАНС
На земле меня носила[319] Мать, а родила на море И от злополучных родов Душу богу отдала. Бедную в парче, в короне, Как пристало королеве, Положили в гроб, и тихо Гроб волна вдаль понесла. В Тарс отец отвез малютку И семье друзей давнишних Передал на воспитанье, Беспечально я росла; Нянюшку отец оставил, Чтоб меня оберегала, Гелиат добро внушал мне И учил чуждаться зла. Мне четырнадцать минуло — Возраст нежный и цветущий,— Как, меня оставив в горе, С горя няня умерла. Гелиатову супругу Дионисью грызла злоба, Что я дочь ее родную Красотою превзошла. И, призвав раба, коварно Погубить меня велела, Но я к статуе припала И тем жизнь свою спасла. Статую отцу во славу Тарс поставил благодарный. Под опекой Теофила Новый дом я обрела. Но Фортуна, свирепея, Не хотела дать покоя: Я Амура стала жертвой. Хоть пред ним светлей стекла. Теофила сын влюбленный, Серафим, пылая страстью Безнадежной, ибо дочкой Королевской я слыла, Умыкнуть меня задумал, И, когда гуляла в роще, Потащили меня в лодку,— Тщетно помощь я звала. В море взяли нас корсары, Похитителей убили, Поплыла пустая лодка Без ветрил и без весла. А меня, в Эфес доставив, Продали корсары в рабство. Не скупился Лений-сводник, Хоть цена и не мала. Лений ныне мой хозяин, Мой всевластный повелитель, Чтобы честь спасти, я выкуп Каждый день ему несла. Если ж денег не достану, Не уйти мне от бесчестья, В доме гнусном жить заставят, Чтобы девкой я была. О король великодушный, Все тебе я рассказала, Ныне знаешь достоверно, Кто я, где и как жила. Помоги ж, чтоб из вертепа Девой чистой я ушла!
С величайшим волнением слушал король Аполлоний этот романс; слезы выступили на его глазах от радости, когда он начал догадываться, что Бродяжка — его дочь. Едва она умолкла, король спросил, какое она носит имя, и, услыхав, что зовут ее Политания, поднялся с раскрытыми объятиями и, целуя ее, молвил:
— Да, несомненно, ты — дочь моя Политания, которую я полагал погибшей.
Девушка с глубоким смирением упала перед ним на колени и поцеловала ему руку, а он благословил ее и попросил князя Палимеда, чтобы тот поскорей вернулся в город и приказал сшить его дочери парчовое платье и приготовить драгоценные украшения; он, король, желает, чтобы эту ночь Политания провела на корабле, но обещает утром сойти вместе с нею на берег и прогуляться по городу, раз господь ниспослал ему столь великое счастье и он снова обрел дочь. Сердечно радуясь, князь возвратился в город, приказал к утру сшить платье, приготовить драгоценности и белого иноходца для Политании да могучего коня в роскошной сбруе для короля Аполлония, а кроме того, велел позвать Ления-сводника, намереваясь уплатить ему ту сумму, какую Лений отдал за Бродяжку; но Лений наотрез отказался ее отпустить, и разгневанный князь распорядился бросить его в темницу.
И вот когда поутру король Аполлоний и его дочь Политания, оба в роскошных одеждах, сошли на берег, грянул залп из всех пушек[320], что были на кораблях, — казалось, земля вот-вот разверзнется, — а когда королевна на белом иноходце и король на своем коне направились к городу, затрубили трубы, загремели барабаны. О, как весело было слушать эту музыку и глядеть на нарядных рыцарей и капитанов да на празднично разодетых горожан, сбежавшихся полюбоваться на Бродяжку в сиянии славы и величия!
Весть о том, что Бродяжка оказалась дочерью короля Аполлония, быстро разнеслась в народе и вскоре дошла и до монастыря, где жила королева Сильвания. Обрадовалась королева и, взойдя в сопровождении всех монахинь на хоры, возблагодарила бога за сохранение жизни ее дочери и супругу, и все пропели «Te Deum laudamus»[321]. Посоветовавшись со старейшими мудрыми сестрами, королева послала к князю Палимеду некоего весьма ученого и почтенного человека, дабы просил он князя оказать честь их обители и привезти к ним короля Аполлония и его дочь Политанию, — хотят, мол, и монахини увидеть воочию сие чудо господне. Явился посол во дворец и, улучив удобное время, когда князь вставал из-за стола, передал ему просьбу благочестивых монахинь.
Князь, найдя их желание достохвальным, дал слово, что постарается вместе со своими гостями посетить святую обитель нынче же вечером после захода солнца. Обрадованные доброй вестью, монахини решили, что королеве не след выходить навстречу своему супругу, но лучше уединиться в келье и, одетой в тот самый роскошный наряд, в котором ее положили в гроб, ждать там, пока настоятельница не придет за ней. Так все и сделали. Прибыли в монастырь король Аполлоний, королевна Политания и князь Палимед с многочисленной свитой; монахини вышли их встретить и попросили, чтобы вовнутрь обители прошли только они трое, без свиты, дабы не слишком нарушать строгий монастырский устав.
Просьбу сестер уважили, те с горячим радушием провели гостей в красиво обставленную и убранную горницу, где монахини поздравили короля Аполлония с обретением дочери и стали ее целовать да обнимать, приговаривая, что на ней, видно, лежит милость господня. Немного спустя вынесли три подноса — два с отборными яствами, а на третьем лежала свинцовая пластинка, найденная в гробу королевы. Подносы с едой подали князю и королевне, а с пластинкой — королю Аполлонию. Взглянув на пластинку и взяв ее в руки, король со слезами на глазах молвил:
— Лучшего угощения вы не могли бы мне поднести, достопочтенные сестры! Хотя немалую скорбь причинили вы мне, показав сию пластинку, но верьте — я весьма утешен, узнав, что тело моей жены покоится здесь. Прошу вас показать мне ее могилу.
