Отбыв присутствие на сцене (консультант, актер, прототип), я уселся с Викторией в четвертом ряду. Мысли мои от экрана уносились на верхний этаж в банкетный зал. Днем с артелью Валежникова я горбился в поместье оптовика Трефильева в Шараповой Охоте. Кирпичами обкладывали бетонный остов его особняка. Работали как китайцы на рисовом поле, обошлись бутербродами. К началу детектива я был холоден, моя актерская работа украшала седьмую серию. Не взволновала меня даже сцена избиения простака Кулемина (парня взяли на эту роль из Твери) тремя нанятыми негодяями. Оживился я лишь в конце серии при явлении следователя прокуратуры (случилось убийство, да и смерть Кочуй-Броделевича вызывала подозрение). Режиссер Волдырев проявил каприз, пригласил в герои Виталия Соломина. На него шикали, над ним смеялись: «Это после Ватсона-то! Да разве можно!» Но Волдырев на своем настоял. И не ошибся. Резкий, умный, ехидный, злой, порой как бы хищный даже человек жил на экране. Но вот все и кончилось.
Бывший шустрила-беспризорник, а ныне вальяжно-степенный барин Башкатов и в этом доме имел одноклассника. Директора ресторана. Прошелестел слух, что будет подан осетр, пудовый, запеченный в чем-то… ну в чем-то особенном. «Это не ресторан! – как бы оправдывался одноклассник. – Это спонсор!» Сияющий Башкатов как угощение подавал меня гостям – космонавтам, аристократам духа (на память пришел Ахметьев), бывшим, а ныне авторам воспоминаний, знаменитым врачам (и о них писал Башкатов, в их стайке стоял и мой приятель Женя Матякин), спонсорам, тех называли мне по имени-отчествам, да кого тут только не было! «Это прототип Кулемина, – радовал Башкатов. – Я? Я – прототип Чехонина (следователь прокуратуры), а этот Кулемин-Куделин чаще всего своим дилетантством мне мешал и подталкивал в тупики… Хотя он и наш Штирлиц, сейчас расскажу…» Из путешествия по знаменитым людям меня вызволила Виктория, объяснив, что я голодный, что у меня ручки, ножки и спина ноют от работушки, и прочее. Однако не голодных вокруг не было, и, пока Башкатов водил меня и поил, все мясные блюда со столов исчезли и Виктория с затруднениями набрала мне тарелку мелких угощений. Склевал я их в мгновение. Устал я впрямь крепко, хотелось посидеть минут десять, но банкет шумел фуршетный. И продолжалось мое брожение от столика к столику. В публике было много лиц, неизвестных, думаю, даже и Башкатову, видимо, всюду проникающих халявщиков или вплывших сюда по билетам (где-то добытым приглашениям) от торговавшего Аллой. Снимали, пили и закусывали и творцы светской хроники. Перекинувшись словами с Марьиным (тот в роман не попал), с Борей Капустиным, Серегой Топилиным, я наткнулся на двух изысканных дам – тещу, Валерию Борисовну, в черном благородном платье до пят, прическу делала полдня, и Кинодиву (еще раз поразился ее молодости), был допущен к целованию ручек, услышал от Кинодивы ласковое порицание: «Проказник! Шалун! Статистом прикинулся! Мне Лерочка о вас все рассказала. А я-то ведь ее и играла…» Издалека я увидел К. В., Кирилла Валентиновича Каширина (в сериале его играл Певцов, сам же Кирилл Валентинович директорствовал теперь во влиятельнейшем Институте социальных проблем, и если выступал по ТВ политологом, то в связи с самыми важными российскими или международными делами). Рядом с ним, солидно-государственным мужем, стоял хрупкий Олигарх (тоже, что ли, соизволил стать спонсором?). Подходил я к Юлии Ивановне Возницыной с мужем и им говорил приятные слова (Юлия Ивановна стала главной лирической героиней романа и фильма, играла ее восходящая звезда из «Табакерки», но Башкатов морщился: «Не то! Не то!»). Естественно, я не мог не выпить с тремя актерами-разбойниками, их персонажи в первой серии тоже не появились. Порой я натыкался на стайку милых дам – Викторию («Оцени хоть наряд-то!»), Ольгу Марьину, Машу Соломину (представила меня мужу Виталию) и юную супругу Башкатова Соню. У них были свои заботы. Виктория шепнула: «Скоро осетра вынесут. Не прошляпь!»
Из тостово-необязательных разговоров запомнились лишь дватри. Окликнула Тамара. Она вместе с мужем Феликсом Аветисовичем, академиком-физиком, попивала сок и покусывала расстроивший Москву плод авокадо. С академиком Тамара познакомилась в Пицунде, в каком-то доме творчества, где Тамара была записана корреспондентом нашей газеты (не буфетчицей же!), и жили они с академиком ладом уже пятнадцать лет. Я этому был рад. (В сериале Тамару играла Кравченко из Ленкома, яркая, но более крупная, более шумная и резкая, нежели Тамара.)
– Давай выпьем, Василий, – предложила Тамара. – Вот у нас коньячок стоит.
Выпили.
– А ты, Василий, живучий, – став серьезной, сказала Тамара. – Живучий и везучий. И червовая дама рядом…
– И ты, выходит, везучая, – сказал я, хотя и знал про ее болезни. – А стало быть, и живучая.
– И я, выходит, везучая! – засмеялась Тамара и локтем ткнула в бок Феликса Аветисовича.
За соседним столиком шумели аристократы духа, трудившиеся некогда с Глебом Аскольдовичем Ахметьевым и с К. В. над документами (по ехидству их свободомыслия – «доку ментами»). Мне они были знакомы: кто по портретам, кто по мемуарам. К спору их у меня не было нужды прислушиваться, но слово «формулировка», то и дело подпрыгивающее над их столом, стало меня раздражать. Увольняли когда-то какого-то ответработника Казольцева, и теперь четверо спорили о том, чья формулировка была самая справедливая. «Я нашел такие слова, они могли смягчить…» – «Ничего себе смягчить! Его уволили с волчьим билетом! Даже в Институт рабочего движения не взяли!..»
– Ты не слушаешь, что ли? – дернула меня за руку Тамара.
Раздались восторженные вопли. Выносили осетра.
– Надо успеть! – засуетился я.
– Погоди, успеешь, – сказала Тамара. – Я тебя хотела спросить про Зинаиду…
– А что Зинаида?
– Она тебя опекала…
Опекала. А я и письмишка ей из Сибири не послал. Вернулся, а ее уже нет. Наградили посмертно орденом. Нинуля (и ее уже нет) упрашивала меня добыть материалы о Зинаиде Евстафиевне и хоть что-то опубликовать о ней (узнал я и то, о чем догадывался: и в пору нашей газеты Зинаида Евстафиевна, то есть ее работа в войну, вызывала кое у кого из бдительных если не подозрения, то уж сомнения – точно). Уже завсектором института я с бумагами посланий пытался сделать это, но мне вежливо ответили, что все материалы, связанные с деятельностью З. Е. Антоновой, по известным причинам не подлежат разглашению еще по крайней мере четверть века. Пробовал добыть их и Башкатов, но и он получил щелчок по носу. Все же в романе он написал женщину с явными намеками на мою начальницу (в сериале ее сыграла Алла Демидова, совершенно на Зинаиду Евстафиевну не похожая).
– Помянем Зинаиду.
Помянули.
– Скольких же теперь помянуть надо, – вздохнул академик, – и поживших, и молодых…
Выпили еще…
– Вы как хотите, – сказал я, – а я поспешу за рыбой…
Однако никакой рыбы уже не было. На огромном противне кое-где остались крошки, стрясти которые на тарелки не вышло возможности, да там, где полагалось размещаться голове рыбы, лишь щерились в злой усмешке осетровые челюсти. – Куделин, пойди-ка сюда, – окликнули меня.
Богатая телом, светлейшая Лана Чупихина стояла невдалеке с большим блюдом, украшенным куском осетрины.
– Смотри-ка, – Лана указала на противень. – Пираньи. Хуже того – муравьи. Ты Белокурова знаешь? Ему призрак явился. Ахметьева. Допился. Сейчас дожую, подойду к тебе.
Дожевала, подошла. «И я училась с ними на факультете журналистики, только… – сказала Лана. Ей бы добавить: „Только двумя курсами старше“, но она добавила: – Только на три курса моложе… Так вот этому Белокурову, а он хоронил Ахметьева, на днях, нет, выходит, что – ночах, явился призрак Ахметьева, огромный, с аэростат или воздушный шар, бросил Белокурову веревку, велел идти за ним и водил по Тверской от Пушкинской до Манежной. Как велел? Русскими словами. Конечно, говорил. Но, может, и кричал. Да! И повторял: „Воздастся!“
– Говорила Белокурову: «Не пей!» Допился! Ну ладно, у вас тут все, – сказала Лана, – съели, выпили, кина не будет… Попыхчу-ка я в «Славянскую», кавалеры внизу заждались. Да, Куделин, я в бильярд играть выучилась! Кстати, а кто меня в кино-то играет?
– Татьяна Васильева.
– Она же старая! – возмутилась Чупихина и попыхтела в «Славянскую».
А ко мне подошли Олигарх и К. В. Олигарх принялся извиняться: вышло недоразумение, он нуждается в моих советах, а наш общий друг… Я сказал: не стоит брать в голову, коли нужны консультации, то пожалуйста, а никакого общего друга я не знаю. Олигарх более не говорил. Кирилл Валентинович же шутил, спросил, продолжаю ли я играть в футбол, и был удивлен. «Это да, иногда балуемся, жена на корте, а я, по дурости, – с мячиком…» – «Я рад, Василий, – заключил Кирилл Валентинович, – что у тебя все так благополучно сложилось». – «Что сложилось благополучно? – чуть ли не взрычал я. – Сто пятьдесят условных единиц на трех должностях!» – «Я не это имею в виду, – сказал К. В. – я имею в виду труды…» – «Ах труды… Но труды, они есть труды… – я успокаивался. – С трудами и семьей у меня и впрямь сложилось…»
