— Прошу политического убежища!
Все замерли. А Сумов продолжал кричать. Первым очнулся от оцепенения командир эсминца. Он приказал отвести сбесившегося штурмана на борт родного корабля. Допился до чертиков. Завтра разберемся. Но Сумов не дал к себе приблизиться. Схватил со стола пустую бутылку и, размахивая как гранатой, освободил путь. Выбежал из кают-компании. Офицеры ринулись за ним. Но штурман исчез. Спрятался где-нибудь на палубе. Все вместе, и шведские, и русские моряки, искали Сумова. Обшарили весь крейсер. Как в воду канул. А может, и в самом деле, за борт сиганул? Посветили фонарем. Черная вода. Тишь-гладь. Поиски продолжались больше часа. Тщетно. Командир эсминца упорствовал. Он не мог оставить мерзавца, позор флота, на борту шведского корабля. Об этом не могло быть и речи. Беглец должен быть пойман. Штурмана нашли в матросском кубрике. Скорчился на койке, натянув до носа шерстяное одеяло; глаза сверкают, как у загнанной крысы. Отбивался, визжал, кусал за пальцы. С ним едва справились десять дюжих моряков. Связали по рукам и ногам и потащили на эсминец. Сумов не успокаивался. Вопли и проклятия неслись с шведского крейсера, слышимые на милю. Ему заткнули рот кляпом. Штурман извивался в руках несущих, как гусеница. При спуске на пирс он яростно задергался, чуть было не вырвался из рук и не упал с трапа. Один из офицеров оглушил его ударом кулака в ухо. Штурман затих. Доставили на эсминец. По приказу командира заперли в каюте, оставив связанным.
Поставили стражу: один матрос при пленнике в каюте, другой в коридоре у двери. Убрали все режущее, также зеркало.
На другой день, пробудясь, Сумов обнаружил себя связанным по рукам и ногам. К тому же для надежности его еще и прикрутили линьком к койке. Вспомнил, что с ним произошло. Тоскливо. На табурете дремлет матрос. Потребовал освободить от пут. Матрос усмехнулся. И пальцем не пошевельнул. В глазах ненависть.
— А, проснулся! Ничего, Осьминог, потерпишь! Приказ командира — держать тебя связанным. А то щупальца свои распустишь. В дурдоме тебе место уже забито, там и будешь права качать. И политическое убежище тебе там дадут на всю оставшуюся жизнь.
— Позови командира! — в ярости закричал Сумов, пытаясь вырваться из пут. Но не мог. Только голова бешено билась о подушку. — Сейчас же позови сюда командира! Ты, ублюдок! Не смеешь так обращаться с офицером!
— Ха-ха! Офицер! — язвительно засмеялся матрос. — Чудище ты морское, а не офицер! Предатель Родины! Сбежать к шведам хотел, подлюга! — матрос угрожающе встал с табурета. — Будешь орать, я тебя, офицера сраного, этими вот собственными руками удавлю! Можешь быть уверен! — матрос растопырил пятерни с толстыми пальцами. — Командир приказал в случае крайней необходимости, при попытке к бегству или еще чего, сделать из тебя покойника. Чтоб всем спокойней было. Понял?
Штурман не утихал, продолжая колотиться затылком о подушку.
— Развяжи, тварь! По нужде надо! Пузырь разрывается!
— Дуй в койку! — изрек матрос. — Я тоже отолью, чтоб в гальюн не ходить, прямо тебе на морду. — И матрос приблизился, расстегивая ширинку.
Раздался громкий стук в дверь:
— Рогов! Открывай! — закричал другой матрос. — Командир с замполитом и доктором прут! По трапу спускаются!
Матрос Рогов отошел от штурмана. Открыл дверь.
Вскоре в каюту вступили трое: командир эсминца, замполит и судовой врач с медицинским чемоданчиком в руке.
Сумов перестал биться. Обратился к командиру корабля:
— Товарищ капитан первого ранга! Прикажите развязать. Мне нужно в гальюн. Не могу же я под себя мочиться. И еще: запретите этому зверю издеваться надо мной!
Командир, хмуро посмотрев на стоявшего перед ним навытяжку матроса, отдал приказ:
— Развязать и свести в гальюн! Да одного не оставлять ни на миг! Ведите вдвоем и держите крепко за руки. Вы мне за него головой отвечаете!
Штурмана развязали, тело не слушалось, он упал, матросы подхватили его под мышки. Как парализованного, поволокли по коридору в гальюн.
Приведя обратно, усадили на койку, крепко держали с двух сторон за руки. Командир, пытливо посмотрев в глаза Сумову, начал допрос:
— Ну как, штурман? Помнишь вчерашнее? Что ты вытворял у шведов? Или память отшибло?
— Помню все, — угрюмо ответил Сумов.
— И как это расценивать? — вмешался замполит, грузный капитан второго ранга. — Объясни нам. Сбежать хотел? Спрятался, просил политического убежища. Так ведь? Отвечай! Мы, Сумов, требуем объяснений! Ну, не мямли! Говори!
— Мне нехорошо, — тихим голосом произнес штурман. — Что-то с головой. Шум, гром. Такой гром, что череп раскалывается. Мне б отдохнуть…
— Позвольте, — вступил в разговор доктор. — У Сумова не все в порядке. То есть — с психикой. Он проходил лечение в госпитале после дальнего плавания.
— Интересные сведения! — воскликнул, грозно взирая на доктора, командир. — У меня на эсминце сумасшедшие! Штурман! Да как его в рейс пустили! Почему не было мне доложено! Ты-то, медицина, куда смотрел? Ясно, куда! В банку со спиртом! А ты что скажешь, замполит? Проморгал! А? Ваньку валяете! Идиоты у меня на корабле! Бардак! Не боевой эсминец, а плавучий сумасшедший дом! — командир бушевал, голос его гремел гневом.
— Ну вот что! — изрек он решительно. — Все ясно. Это, конечно, самый настоящий сумасшедший. Только сумасшедший может так себя вести, как вел себя вчера этот пьяный идиот. Держать под стражей, не спуская глаз! Приказ командующего флотом: срочно выходить в море и доставить этого безумца на родину. Доктор! Сделайте ему снотворный укол. Да посильней дозу, чтоб спал мертвым сном весь путь. Да связать его опять и покрепче прикрутить к койке! Береженого бог бережет!
Командир и замполит ушли. Матросы опять связали штурмана. Он не сопротивлялся. Доктор раскрыл свой чемоданчик, достал ампулу со снотворным, приготовил шприц. Оголили штурману правую руку до локтя. Доктор, сделав укол, тоже удалился. Два матроса-стража остались на своих прежних постах: один в каюте, другой в коридоре. Каюту приказано было держать закрытой на ключ. Один ключ находился у внутреннего стража, второй — у наружного. Матросы несли вахту у сумасшедшего штурмана по четыре часа. Здоровяки, выбранные из команды. Сумов через десять минут после укола почувствовал сонливость. Он провалился в глубокий сон и уже ничего не слышал, точно мертвый. Не слышал он, как эсминец снимался с якоря, как отдавали швартовы, как корабль отошел от пирса, как, выйдя на рейд, закачался на крупной морской ряби, повернулся носом на восток и полным ходом пошел к родным берегам.
Сумов очнулся от тяжелого сна. Вечер. Сильно качало. С койки ему был виден иллюминатор и темное штормовое море. «Проливы прошли, — подумал он. — Гребем по Балтике». Тот же матрос по фамилии Рогов сидит на табурете у противоположной переборки и с лютой злобой взирает на него.
— Проснулся, принц Уэльский! — матрос грязно выругался и сплюнул на пол. — Может, расскажешь, что снилось? Мне так, например, каждую ночь один и тот же сон снится: будто бы я утонул, лежу на дне, а вокруг меня гады какие-то доисторические плавают, вроде черепах, в чешуе, скользкие, и жала у них ядовитые со всех сторон. Такая мерзость! И в морду мне лезут. Хочу отпихнуть, а никак, рук не поднять, не пошевелиться, потому что — утопленник ведь. Просыпаюсь весь в поту, реву, как сирена. И вот уже третий год, как служу на флоте, жуть эта снится, что ни ночь. Измучился. Рехнусь, в мать-тельняшку! И до дембеля не дожить. А ты уже свинтился с гаек, а, штурман! — матрос захохотал, показывая полный рот белых зубов. — Прямым ходом в дурдом! Тебя уж там ждут не дождутся.
— Кончай травить! — прервал Сумов. — Давай покурим. В кителе пачка «примы». В шкафу на вешалке.
Матрос вяло встал, всем видом показывая, что делает штурману великое одолжение. Нашел, где указано. Сунул сигарету в губы Сумову. Достал свой коробок спичек из кармашка робы с боевым номером у себя на груди. Чиркнул и поднес спичку к небритой щеке штурмана. Запахло паленым.
— Урод! Что делаешь! — закричал, дергаясь головой с зажатой в зубах сигаретой, Сумов.
— Ах, ах, неженка! Дама с камелиями! — дразнил матрос. — Чего дергаешься, как червяк на крючке? Подумаешь, поджарил маленько.
— Матрос поднес пламя догорающей спички к сигарете. — Тебя ж брить пора, зарос, как еж. Может, парикмахера позвать, а, штурман? А то давай огоньком побреем твою тундру. Чисто побрею, не бойся. Полный коробок, на всю харю хватит. Немножечко кожица подгорит. Да ничего, ты же все равно рехнутый, чего тебе!
В дверь каюты громко забарабанили, раздался веселый голос другого стража:
— Рогов! Открывай! Жратву принес! Тебе и дурику!
— Эй, Баландин, слышь, сам открывай! — крикнул товарищу Рогов. — У меня руки заняты. — Рогов опять расселся на табурете. Закинув нога на ногу, закурил сигарету, взятую из пачки штурмана. Пускал в потолок кольца дыма.
