в бывших монастырях и распределять соответственно: кого на корм, кого на опыты, кого на племя. Ничего. Сначала будет страшно и больно, будет ужас и хаос… А потом они сами поймут, что так – лучше. Когда увидят, какой порядок, какое спокойствие воцарятся на Острове. Не будет ни ревности, ни страданий, ни насилия, ни бесконечных преступлений страсти. Не власти, – убеждала себя Барр, – не хаоса и не смерти она ищет. Она ищет СПРАВЕДЛИВОСТИ. И добьется ее, как оказалось неожиданно даже для нее самой – уже сейчас. Уже завтра это начнется: начнется становление ее личной эры, эры Справедливости.
Барр ехала и улыбалась мечтательно, не замечая дороги. Она была счастлива.
Герцог Далвеганский, увидев Доктора, вцепился в него, как черт в невинную душу. Он не слышал и не видел больше никого и ничего. Он просто не в состоянии был поверить, что все: он больше никогда мужчиной не будет. Его забавам и наслаждениям пришел конец. Дафна, которая единственная видела того, кто это сделал, утверждала, что это был ангел. Шестилетняя девочка даже утверждала, что он был с золотыми крыльями – приснились ли они ей, или она их выдумала и сама в них поверила, не суть, она стояла на своем. И герцог, человек не особенно набожный и суеверный, вдруг пришел в ужас: а если правда?! Если грехи его так ужасны, что само небо пришло и покарало его?! Как вообще могло получиться, что некто прокрался в его покои, окруженные стенами и охраной, запертые на все засовы, незамеченным, не оставив ни единого следа, и совершил свое деяние, не потревожив никого и не замеченный никем, кроме маленького ребенка?! А грехи его ведь и в самом деле велики! Чревоугодие, гордыня, гнев, похоть, прелюбодеяние с малолетками… Герцог перешел на хлеб и воду, постился, каялся, дни и ночи проводя в домашней церкви, даже надевал на себя под одежду цепи и колючие ремни, страшно раздражавшие его изнеженное тело. Ему казалось, что за те муки адовы, которые он претерпевает уже который день, небо должно его простить и сделать ему какую-никакую поблажку. Он пожертвовал такую сумму монастырю францисканцев, что настоятель впал в оцепенение, не в силах поверить своим глазам и ушам, когда его казначей сообщил ему итог: взнос герцог сделал золотом, серебром и драгоценной утварью. Герцог даже свой любимый кубок, из которого только и пил, что вино, что воду, что любой другой напиток, отдал! Может, и девчонок Драйверу вернуть? – Колебался он. Но было жалко. Воспользоваться ими он не мог, но посмотреть по-прежнему было приятно. Да и Хлоя, лапочка, так его жалела, так ласкалась к нему, что герцог просто не в состоянии был от нее отказаться. Хотя в душе готов был и на это, если больше ничто не поможет.
И вот, наконец, он его заполучил – этого чудо-медикуса, который, как утверждал его брат, творил чудеса и продлевал жизнь таким полутрупам в Садах мечты, что только диву даваться оставалось. Вида медикус был отвратного, что было, то было. Герцог Далвеганский, эстет по натуре, чуть не скривился при виде этой образины. И без того не красавец, доктор в последнее время стал совсем неприятен. От его былой опрятности не осталось и следа, кожа приобрела желтоватый оттенок, стала какой-то неприятно-рыхлой, он весь как бы слегка отек, лицо как-то оплыло книзу, напоминая теперь грушу. Волосы, и без того плешивые, лезли клоками, растительность на лице тоже поредела и стала какой-то неприятной. И запах от него стал какой-то… кисловато-гнилостный. Но к черту! Если он в самом деле стоит того, герцог его готов был, если нужно, в зад расцеловать. Не перекинувшись с братом и парой слов, он потащил Доктора к себе, и, оставшись наедине, в лоб спросил, сможет ли тот ему помочь.
– Можно ли сделать так, чтобы Он вставал? – Спросил, обмирая от надежды и страха. – Есть ли мази… микстуры, декокты какие для этого? Я заплачу столько, сколько надо, добуду все ингредиенты, какие надо, даже из-за края света! Говори, медикус, не стесняйся! А если… – Он запнулся: Доктор, некрасиво и жалостно скуксившись, вдруг зарыдал.
– Это Гор… – Не сразу, но смог различить герцог Далвеганский. – Это он, тва-а-арь… Паскуда проклятая… Он со всеми это сделае-е-ет…
– Какой Гор? – Нахмурился герцог.
– Хло-ло-лоринг… – Всхлипнул Доктор. – Тва-варь паскудная, изувер… О-он демон, он и со-со мной это сделал… Ни совести, ни-ни жалости никакой, паскудная мразь… Но я ищу! – Очнулся он, испугавшись выражения, которое появилось на осунувшемся, небритом лице. – Я-я-я уже по-почти! Я сделаю, сделаю зелье, я-я-я для себя придумал, но-но-но и для ва-вас…
– Хлоринг… – Выдохнул чуть слышно герцог, огромные кулаки медленно сжались. Ну, конечно же! Эти идиоты оставили его в живых, но он-то ничего не забыл! Он начал мстить, и Титус Сулстад знал, чувствовал: он не успокоится. Пока либо его не убьют, либо он не искалечит и не прикончит всех, кто хоть как-то замешан в его унижении. Дристун, придурок, мог верить в сказочку о том, что мальчишка стыдится своего прошлого, будет молчать о нем и пойдет на компромисс. Титус в это не верил. Хлоринги были не такими. Они могли быть чудовищами, могли быть убийцами, маньяками, кем угодно, но трусами и серыми мышами они не были никогда. А уж эльфы, чья кровь бежит в жилах этого мальчишки, и вовсе твари мстительные и холодные, но упорные. Герцог был против этого дурацкого нападения на Лару. Он был против насилия над ее сыном. И требовал его смерти, требовал, чтобы Дристун не верил Драйверу, а убедился сам!
– Все надо делать самому. – Гримасничая, сказал он. – Все, «» вашу мать, нужно делать самому, если надо, чтоб нормально было сделано! – Повернулся к перепуганному Доктору. – Что надо, чтобы работа шла?!
– Я спи-пи-сок на-напишу… – Чуть слышно пискнул Доктор, напуганный выражением, застывшим на лице его нового Хозяина, и вдруг от всей души пожалел о своем гнездышке в садах Мечты.
Правда, немного придя в себя, он огляделся в новых своих покоях, и успокоился и воспрянул духом. Здесь было красиво, уютно, удобно и роскошно; За портьерой видна была огромная и весьма приятная на вид кровать, огромное окно-фонарь открывалось на маленький круглый балкон, с которого видны были порт, бухта и море. Песчаные дюны западного побережья поросли чабрецом, вереском и соснами, одинокими и кучными, стройными и фантазийно изогнутыми; гигантские валуны, облизанные и обкатанные когда-то, немыслимую прорву лет назад, морем, лежали повсюду, среди сосен и на дюнах. Это
