Солдатские лица с большим вниманием и удивлением смотрели туда, вверх.
Честь обновлённой России – нам дороже всего, журчал депутат. Мы победили врага внутреннего – а теперь давайте победим врага внешнего. Победа нам нужна, как хлеб насущный, как воздух. Без победы невозможно торжество свободы. Народ для того и сделал революцию, чтобы лучше вести войну. Патриотический клик «всё для победы» нашёл горячий отклик в сынах свободной России. Наш солдат готов принести свои силы на алтарь свободы и родины.
Из-под папах всё так же смотрели наверх как на диво невиданное – и молодые лица необработанные и бородатые устоявшиеся. Выражение было: что-то явилось высшее, сверху, оно знает!
А если победы не будет – то немцы унизят нас, и мы не сможем заняться нашими преобразованиями. За недовоёванную войну на нас ляжет проклятие потомства. Если враг сейчас победит – мы не расплатимся и внуками, и нас превратят в рабов. Наш долг перед нашими матерями, жёнами, сестрами и детьми – оберечь их от нашествия лютых иноплеменников. Неужели мы подарим злодею Вильгельму нашу святую родину, теперь освобождённую?
Про Вильгельма-то было всего понятнее.
Без разгрома проклятого германского гнезда не может быть никому свободы в Европе. И не можем мы не иметь ключа от собственного амбара: нам необходимы Босфор и Дарданеллы. Пусть не останутся бесплодными наши жертвы двух с половиной лет войны. Забыть ли наши могилы в Польше и Галиции? Теперь враг притаился и ждёт, не ослабится ли наша мощь, и тогда он бросится на нас в напоре отчаянья. Но трепет и ужас охватит немца, австрийца, турка, когда они увидят, что мы от революции не ослабли, а окрепли! А наши верные благородные союзники, которые всегда верили не старому правительству, а русскому народу… Солдаты! Не пожалеем наших сил и жизней! не посрамим земли русской!
Гладко у него выходило. Тем ли польщённые, что их вызвали слушать таких важных господ, солдаты слушали беззвучно, бездвижно, кто и рты полураскрыв.
А тут-то депутат и скажи самое главное, не упустил. Что войско без дисциплины немцам не страшно. Кто сеет раздор между солдатами и офицерами – тот губит свободу. Смута между нами была бы для врага радостью. Русский солдат должен с негодованием отвернуться от лукавых голосов, призывающих его не слушаться своих прямых начальников. Наши офицеры дали клятву быть с нами заодно – так подчиняйтесь им! Только старый строй мешал офицеру и солдату объединяться. У офицера – специальное военное образование, он прошёл все степени службы, знает дело. Во всех армиях мира есть офицеры. Без офицеров вы сами перестанете быть солдатами.
– Каждый из вас теперь – не обезличенный и забитый нижний чин, а сознательный воин, гордый своим званием. А вне строя – свободный гражданин, получивший возможность… Но это не значит, что вы не должны уважать офицеров. Офицеры и солдаты – одно целое, они вместе проливали кровь.
Поняли, что конец, и солдаты крикнули своё «ура». Кто-то папаху бросил в воздух – побросали и другие.
Впрочем, хотя «ура» звучало дружно – опытное ухо Савицкого отличило, что кричала ещё четвёртая ли часть.
– Сложим наши головы за родину! – ещё нашёл голос прокричать депутат, – и доплеском «ура» солдаты обещали сложить.
Добродушный Демидов надел свою круглую шапку – высокий же остроусый Тройский снял свой пирожок, обнажая гордую причёску назад, – и настороженно поглядывал. Голос его оказался острее, дерзее, взносчивей, – и держался он как летел в облаках.
– Товарищи! Мы приехали к вам от нашей славной Государственной Думы, решившейся свергнуть жалкого деспота Николая, сорвать вековечные оковы царского самодержавия. Совершилось великое чудо возрождения нашей родины. Русский народ, как могучий богатырь, стряхнул иго царизма – и пришла свободная демократия. Глаза всего мира обращены теперь на нас! Перед всеми нами теперь – широкое и светлое будущее, если мы соединимся с Временным правительством. До сих пор русский народ не мог строить своей жизни по пути благосостояния. Царь собирал деньги с голодного мужика на содержание своих дворцов. Армия не могла побеждать врага, а только жертвовала лучшими своими сыновьями. Вы, сидевшие в холодных окопах! Вы теперь не забыты! Нынешнее правительство смотрит на вас как на дорогих детей. Поверим же всей душой нашим народным избранникам! Мы устранили тех изменников, кто мешал нам побеждать. А кто теперь не подчиняется законному правительству – тот помогает врагу.
Иногда он резко-вскидчиво смотрел правей, левей, как бы увидеть, нет ли мятежа или возражения. Но стояли всё так же хорошо, не качались головы, не кривились притерпевшиеся лица, – и депутат продолжал лететь.
– Среди нас нет сторонников войны как таковой. Но победа Германии была бы торжеством дома Романовых. Как только Гинденбург распакует чемоданы в Смоленске – из них выйдет Николай II.
Впрочем, ни Гинденбурга, ни даже что такое чемодан – половина солдат не знала, «чемодан»- это тяжёлый снаряд.
– Произошло то, чего Германия боялась больше всего: русский народ свободен! Но защита завоёванной нашей свободы, за которую мы заплатили страданиями десятилетий, должна быть теперь доведена до логического конца, чтобы были открыты пути прогресса. У Гогенцоллерна только одна цель: потопить нашу революцию в крови. Протянем же руку республиканскому народу Франции! Наш уход из коалиции подорвал бы её силы. Горе тем, кто решается баламутить Россию! В домашних счётах мы разберёмся потом. А теперь сольём наши действия с товарищами офицерами, ныне такими же гражданами, как и вы. На ваши славные суворовские штыки наколите красные знаки революции – ворвитесь в немецкие окопы и водрузите там эти знаки свободы! Петроград дал России свободу – а вы дадите ей победу! Ура-а!
И с тревожным видом протягивал тревожные руки, одну с меховым пирожком, вонзаясь в небо.
С тем же равным усердием покричали «ура» и этому.
Тут высунулся вперёд штабс-капитан с нестерпимо алым бантом:
– Да вы – спрашивайте, товарищи! Вы не стесняйтесь, спрашивайте!
Стеснялись.
– Да вы – спрашивайте!
И тогда какой-то немолодой озабоченный солдат спросил дребезжащим голосом:
– А прибавка жалованья – нижним чинам будет?
Второй депутат ответил витиевато, но больше в том смысле, что – будет.
– А вот, – пробасил тогда приземистый бородач. – Мы слыхали: теперь кресты и медали будут отымать? Так мы не поддадимся!
– Что вы, что вы, – радушно раскинул руки первый депутат, – кто же осмелится тронуть ваши боевые награды!
А стоял на трибуне ещё ни слова не сказавший начальник дивизии. Отвращенье ему было говорить – с этой красной трибуны, своим безоружным солдатам, смявшимся в толпу, да и что скажешь, ведь чёрт не надумает.
Только теперь по захолонутому молчанию можно было сравнить, насколько при депутатах шептались. Савицкому не досталось кричать, он говорил даже как бы тихо:
– Родина наша сейчас, ребята, – в очень тяжёлом положении. Какого никогда не переживала. Враг занял много городов и деревень – и мечтает продвигаться дальше. А у нас – смута. Радоваться рано. Некоторые чины поняли происшедшие перемены в том смысле, что теперь упразднены воинские уставы и уважение к офицерам. Но без дисциплины не может быть победы. Помолимся Богу, чтоб он послал нам… честно выполнить свой долг.
«Ура» он не крикнул – и ему, стало быть, не крикнули.
И на том бы, может, и кончилось спокойно – если б, видно, не было уговорено и подготовлено: по знаку ли штабс-капитана – с десяток рьяных подбежало к трибуне и тянулись принять депутатов на руки. За ними тогда и ещё полсотни подбежало, уже из озорства. И депутаты отдались, привычно, как упали, в этот ручной подхват. Подхватили их вряд ли уж так ловко – под спину, под мышки, под коленки, – и, раскачав, кидали вверх с веселеющим воем. Иногда взбрыкивала нога, рука, иногда отставала.
*****КАБЫ БАСНИ ХЛЕБАТЬ – ВСЕ БЫ СЫТЫ БЫЛИ*****
593
Никогда Саня и не знал, что у подполковника Бойе есть сын, лейтенант Балтийского флота. А сейчас узнал от полковникова денщика, да сразу: что лейтенанта этого застрелили матросы в первые дни мятежа в Гельсингфорсе, но сперва и неизвестно было, а потом – узналось. И оттого-то подполковник уехал – искать тело.
Как чуяло его сердце! – то-то он был такой сотрясённый.
Вот уже не первой зримой потерей касалась их маленькой батареи далекая петербургская революция.
Сегодня не было офицерских занятий с противоштурмовым орудием, и Саня пошёл на наблюдательный – передний, к Торчицким высоткам, а боковой они уже сняли по теперешнему покою. Пошёл в шинели, не в бурке, полегче. Сперва, как обычно, Дряговцом, потом полем. День был светлый, но в сплошных облаках. Сколько раз он этой дорогой ходил, как домашней изродной тропой, и гадал: каково придётся с этим местом расстаться? Три пути он видел: или убьют-ранят, или вперёд пойдём, или не дай Бог ещё отступим. Ну, и четвёртый путь – бригаду перебросят. А вот наступил неизведанный пятый: как будто и на том месте, а всё уже не то.
