Морской охотник, отстреливаясь, опять отошел в затемненную часть моря, но вскоре снова налетел на бронебаржи. Гитлеровцев бесил этот назойливый катер, заставлявший тратить время на перестрелку.
…Двадцать семь минут. Что они значат по сравнению с вечностью! Всего чуть более полутора тысяч секунд, чуть менее одной сорок восьмой доли суток. Но в скоротечных морских боях за это время может многое случиться. Знаменитое Синопское сражение длилось всего несколько часов, и за это время пошли на дно семнадцать турецких кораблей, убито три тысячи турок, остальные корабли турецкого флота выбросились на берег…
Половина команды морского охотника вышла из строя. Раненые и убитые лежали на палубе. На флагштоке трепыхался иссеченный осколками флаг. В двух местах в пробитый борт хлестала вода. Вспомогательные механизмы не работали.
Но корабль продолжал бой. У орудий было всего по два человека, и они не прекращали стрельбу. Механик и старший моторист заделывали пробоины в залитом водой трюме. Сигнальщик тушил пожар в кормовом отсеке.
Одна вражеская баржа крутилась на месте. Видимо, на ней было повреждено рулевое управление. Орудия ее молчали, лишь беспрерывно строчил пулемет. Вторая бронебаржа, охраняя первую, не отходила далеко.
«Можно отходить», — решил Новосельцев. За борт полетела еще одна дымовая шашка.
И в этот миг упал боцман. К нему подбежал акустик Румянцев, приподнял его голову.
— Куда ранен?
— Я не ранен, а убит, — проговорил тот с трудом. — В кармане… заявление… считать меня коммунистом… скажи командиру…
Тело его вздрогнуло и вытянулось.
— Что с Рублевым? — крикнул Новосельцев.
— Убит, — ответил Румянцев, берясь за ручки пулемета.
«Вот и не стало на свете семьи Рублевых», — подумал Новосельцев.
К мостику подбежал Шабрин и доложил:
— Пожар в отсеке потушен.
— Смени Токарева, — приказал Новосельцев, — он ранен.
Шабрин не успел встать за штурвал, как на палубе разорвался снаряд. Взрывная волна сшибла Шабрина на палубу, но он быстро вскочил и взобрался на мостик. Новосельцев стоял на коленях, уцепившись обеими руками за поручни. А Токарев ругался:
— Гады, опять в ту же руку!
Шабрин наклонился к Новосельцеву:
— Вы ранены, товарищ командир? Давайте снесу в каюту.
Новосельцев с трудом поднялся, чувствуя острую боль в спине и дрожь в ногах. Стиснув зубы, чтобы не застонать, он выпрямился и, тяжело переводя дыхание, сказал:
— Шабрин, становись за штурвал и веди в Кротково. Распорядись, чтобы еще одну дымшашку за борт…
— Вас надо перевязать.
— Вытерплю, выполняй приказание.
Из рубки выполз окровавленный радист Геннадий Розов с бланком радиограммы в руке.
— Приказано… в базу, — хрипло крикнул он и опустил голову на палубу.
За кормой катера выросла дымовая завеса. Командир стоял на мостике, широко расставив ноги и держась обеими руками за поручни. Никто не знал, каких усилий стоило это ему. Новосельцев чувствовал, как силы оставляют его. К спине как будто приложили горячий утюг, при малейшем повороте боль становилась нестерпимой.
Тучи опять закрыли небо, начал накрапывать холодный дождь…
Уже светало, когда морской охотник, израненный, с иссеченным флагом подошел к таманскому берегу.
Катер пришвартовался. Новосельцев тихо сказал:
— Порядок.
Оторвал закоченевшую руку от поручня, хотел шагнуть, и вдруг перед глазами поплыли черные круги, ему показалось, что падает в бездонную пропасть.
Шабрин подхватил командира.
С причала на катер прыгнули Корягин, несколько санитаров. Корягин подбежал к мостику, встревоженно спросил:
— Виктор, ты ранен?
Но Новосельцев уже ничего не видел и не чувствовал.
Он не видел, как солнечные лучи, пробив осевшие на горизонте тучи, блеснули и побежали через пролив, неся свет крымской земле.
4
Тридцать пять дней и ночей… Тридцать пять дней и ночей…
Закрыв глаза, Таня шепчет: «Боже мой, тридцать пять дней и ночей… целая вечность… Когда это все кончится? Когда отмучаемся? Можно сойти с ума… Тридцать пять дней и ночей…»
Из-за занавески раздался сиплый голос:
— О чем бормочешь, сестренка? Плохо тебе?
Таня открыла глаза и скосила их на занавеску.
— Моченьки нету, Гриша, — еле слышно произнесла она.
— Крепись, сестренка…
— Нет сил, Гриша…
— Ты же морячка, не забывай…
Таня больше не отозвалась, опять закрыла глаза.
В который раз она перебирала в памяти события, начиная со дня высадки десанта.
Ей не удалось перейти в батальон, которым командовал капитан Ботылев. Она могла бы просто остаться в нем, и никто не осудил бы за это. Оформить перевод можно после. Но когда узнала, что высаживаться на крымский берег будет батальон Белякова, а не Ботылева, то приняла решение остаться у Белякова.
Известить Виктора о своем решении не успела, думала, что при посадке встретит его. Но встретиться не довелось. Катер Новосельцева опоздал на переходе и подошел к месту погрузки тогда, когда большинство десантников уже находились на кораблях. При посадке начальник штаба батальона капитан Жерновой, знакомый Тане еще по Малой земле, сказал, чтобы находилась в роте, которой командует лейтенант Литов.
Ей помнится, что на мотоботе, на который она села, матросы почему-то оживленно говорили о табаке. «Хороший крымский табачок. Вот уже покурим так покурим». Матрос Юсупов, татарин по национальности, говорил: «За Эльтигеном живет мой отец. Перед войной он закопал в землю бочку вина. Когда началась война, отец сказал, что бочку откопает, когда я вернусь домой. На всю роту бочки хватит. И каждому он даст крымского табака. Дюбек. Самый лучший в мире». Матросы похлопывали его по плечам, одобрительно приговаривали: «Сам аллах прислал тебя в нашу роту. Милое дело после боя выпить и закурить». Не довелось Юсупову дойти до отцовского дома, он был убит час спустя после того, как ступил на крымскую землю.
Командир роты лейтенант Литов произвел на Таню хорошее впечатление. Наблюдая за ним во время посадки на мотоботы, она отметила, что он не суетлив, не нервничает, делает все спокойно, уверенно. Когда Таня представилась ему, он чуть улыбнулся и сказал:
— Слышал о вас. Советов давать не буду, уверен, что сами знаете, как действовать при любых обстоятельствах.
— Обстановка покажет, — заметила Таня.
— Совершенно верно. Каждый солдат должен знать свой маневр, как говорит Суворов. Садитесь на мотобот.
Почти до самого берега мотобот шел на буксире у сторожевого катера. Море было неспокойно, сильно качало. Десантники молчали. А на обоих берегах — таманском и крымском- грохотало. Это наша артиллерия подавляла укрепления гитлеровцев в Эльтигене.
Около береговой черты катера отдали буксиры, и мотоботы пошли своим ходом к берегу. И в этот миг заработала вражеская артиллерия. Мины и снаряды рвались на кромке берега и в воде.
Гитлеровцы включили прожекторы и осветили все побережье.
Однако мотоботы упрямо шли к цели. Вот один, другой, третий ткнулись носами в берег, и десантники выскакивали с криками:
— Полундра!
— Ура!
— За Родину!
— Даешь Крым!
— Вперед! Даешь Севастополь!
Тридцать пять суток прошло с той ночи. Но Таня все помнит, все запечатлелось в ее памяти.
Ей помнится, как ее ноги обожгла ледяная вода, как, выскочив на берег, тут же залегла. Все побережье оказалось опоясанным проволочными заграждениями, минными полями. Но лежать тут, где рвутся снаряды, значит погибнуть, не выполнив боевого приказа.
— Бросайте на колья плащ-палатки и бушлаты! — раздался зычный голос лейтенанта Литова.
Под напором людских тел рухнули колья, которые крепили проволочные заграждения, и моряки рванулись вперед. Но вскоре были вынуждены остановиться — перед ними минное поле. Но вот кто-то вскочил и побежал на минное поле. Взрыва не последовало.
— Ребята, за мной! — услышала Таня девичий голос. — Тут мин нет!
По голосу Таня узнала санинструктора Галину Петрову.
За ней побежали остальные моряки. Уже двести метров отделяли их от берега. И тут упал лейтенант Литов. Его связной матрос Каменец наклонился над ним. Лейтенант был жив. Каменец подозвал матроса Немова. Они положили раненого на плащ-палатку и понесли на берег, чтобы погрузить на мотобот. Но тут лейтенант пришел в сознание. Он пытался встать, но не смог. Перебитыми оказались обе ноги.
— Несите меня на плащ-палатке вперед! — приказал Литов.
Каменец и Немов потянули плащ-палатку, на которой лежал командир роты. Подняв руку с зажатым в ней пистолетом, Литов крикнул, напрягая покидающие его силы:
— Матросы! В атаку! Не останавливаться!
