А. А. Вырубова по натуре своей была очень религиозна, в чем я сам имел возможность несколько раз убеждаться, но в Распутине, несмотря на то, что она не могла не видеть его некоторых порочных наклонностей, находила твердую опору в своих душевных стремлениях. Когда я был у Вырубовой утром на другой день после убийства Распутина до обнаружения его тела, примерзшего ко льду, и, как мне передавал потом Протопопов, брошенного с моста в полынью еще живым, но находящимся в беспамятстве, то по лицу Вырубовой я видел, какая сильная душевная борьба происходила в ней от начавшего заползать в ее душу сомнения в отношении Распутина; этого чувства она не скрыла от меня, сказав, что она не может допустить мысли, чтобы Распутин не предчувствовал своей смерти и не сказал бы ей об этом, тем более, что в день его убийства она до прихода Протопопова была вечером в 8 час. у Распутина, и он ей передал, что после Протопопова к нему должен заехать молодой кн. Юсупов, чтобы отвезти его к себе в дом к больной своей жене для ее «исцеления»; при этом Вырубова сообщила мне, что ей лично показалось несколько странным такое позднее приглашение Распутина Юсуповым к себе, что она ему и высказала, не зная того, что супруги князя в это время в Петрограде не было, и посоветовала Распутину отказаться от этого приглашения, объяснив ему, что, если Юсупов и его жена стыдятся открыто его принять у себя днем, то ему не для чего унижать себя и ехать к ним. Передавая мне об этом, Вырубова высказала свое недоумение по поводу того, что Распутин, дав обещание, не последовал затем ее совету, — тем более, что она настойчиво указывала ему, что, по ее мнению, в данном случае кроется другая цель, которую преследовал Юсупов, приглашая его ночью к себе в гости: из слов Распутина она поняла, что Юсупов особенно настаивал на том, чтобы ко времени его заезда за ним у него не было никого из посторонних, хотя бы и близких Распутину лиц, кроме его домашних. В виду этого она, Вырубова, узнав на другой день об исчезновении Распутина, сразу невольно поставила это обстоятельство в связь с таинственною обстановкою приглашения Распутина Юсуповым и укрепилась в своем подозрении против Юсупова после получения императрицей в тот же день, без всякого запроса со стороны ее величества, письма от Юсупова, в котором он, в виду распространившихся в Петрограде слухов о причастности его к исчезновению Распутина, заверял честным словом государыню, что он накануне у Распутина не был, с ним даже по телефону не разговаривал и к себе Распутина не приглашал, что находилось в полном противоречии с слышанным ею лично от Распутина. Потом уже Симанович сообщил Вырубовой, что Распутин за три дня пред своей смертью был грустно настроен, находился в подавленном состоянии и попросил его помочь ему советом в деле устройства им денежного вклада в банк на имя дочерей, для чего они вдвоем секретно ездили в банк, где Распутин и положил для каждой дочери несколько десятков тысяч, бывших у него в ту пору на руках, а затем, по приезде, Распутин велел затопить печь и вместе с Симановичем, несмотря на просьбы старшей дочери, сжег все письма и телеграммы, полученные им как от высочайших особ, так и от Вырубовой, а в день своего убийства повеселел, пошел в баню и вечером, после отъезда Вырубовой, надел лучшую свою новую шелковую верхнюю рубаху и новый костюм и, несмотря на убеждения Симановича, никуда без него не ехать, успокоив его, настоял на его уходе, заявив, что он дожидает к себе Протопопова. Наконец, в той же мысли, что Распутин как бы предчувствовал свою кончину, укрепил Вырубову и В. М. Скворцов, сообщив ей, как мне потом об этом он сам рассказывал, что, зайдя за день до смерти Распутина к нему на квартиру, он был поражен видом Распутина, лицо которого было землянистого цвета и носило уже на себе, по словам Скворцова, печать смерти, при чем он застал Распутина в сильно подавленном настроении духа, и ему стоило больших трудов вывести его из меланхолического настроения и отвлечь от разговоров о смерти. К рассказу В. М. Скворцова, им переданному уже после смерти Распутина, я отнесся несколько скептически, так как, посетив Распутина, как я тоже показал, по просьбе Вырубовой, за день или за два дня до его смерти поздно вечером, я не нашел в нем никакой перемены, а, наоборот, видел в нем жизнерадостное настроение, полное удовлетворение по случаю полученного им обещания о назначении на пост министра юстиции Н. А. Добровольского, при посредстве которого он рассчитывал добиться окончательного погашения дела Сухомлинова, и большую самонадеянность в том, что его никто не посмеет тронуть в ответ на мое предупреждение быть осторожным в своих поездках в малознакомые дома.
При последующих, затем, моих свиданиях с Вырубовой, я не позволял себе подымать разговоров о Распутине и только послал ей в феврале сего года фотографический снимок с последнего портрета Распутина, нарисованного с него одною из его знакомых художниц для какого-то большого американского иллюстрированного издания, но об отношении Вырубовой к семье и лицам, пользовавшимся расположением к себе Распутина, я уже показывал в доказательство той памяти, какую Вырубова сохранила о Распутине. Что же касается других искренно веровавших в Распутина его поклонниц, то после его убийства в среде этих немногих его почитательниц, кроме А. И. Гущиной, серьезно заболевшей после его смерти, почти ни у кого не осталось прежней веры в его духовную прозорливость; в том мне пришлось убедиться из разговора моего с матерью М. Головиной — при встрече с ней в воскресенье на масленой неделе у Вырубовой, при чем Головина (одна из самых давних почитательниц Распутина) откровенно высказала мне свое разочарование в прозорливости Распутина, в виду непредвидения им такой ужасной своей смерти, так как в последнее время Распутин уверял своих поклонниц, чему я сам раз был свидетелем во время одного из воскресных часов, у него на квартире в июне 1916 года в присутствии Вырубовой, что ему положено на роду еще пять лет пробыть в миру с ними, а после этого он скроется от мира и от всех своих близких и даже семьи, в известном только ему одному, намеченном им уже, глухом месте, вдали от людей, и там будет спасаться, строго соблюдая устав древней подвижнической жизни.
Это свое намерение Распутин, как я понимал, навряд ли привел бы в осуществление, даже, если бы он и не был убит, так как он довольно глубоко за последнее время опустился на дно своей порочной жизни; но, по настроению государя, Распутин ясно замечал близость наступления поворота в отношениях к нему со стороны его величества и заранее подготовлял себе почетный отход от дворца, указывая на пятилетний срок, как на то время, когда наступил бы для наследника юношеский возраст, кладущий преграду гемофилии, внушавшей их величествам постоянную боязнь за жизнь его высочества и связавшей Распутина, в силу приведенных мною причин, с августейшей семьею. Приобретя, в лице Вырубовой, послушную исполнительницу своих желаний и деятельную помощницу в деле укрепления своего влияния и значения во дворце, Распутин дерзко перешагнул черту заповедного ранее для него другого мира, укрепился в новой своей позиции и из Гриши превратился в отца Григория для своих почитательниц и в всемогущего Григория Ефимовича для лиц, прибегавших к его заступничеству, влиятельной поддержке, помощи или посредничеству.
Оттенив в предыдущих своих показаниях отличительные черты характера и наклонностей Распутина, я, в дополнение обрисовки его личности, считаю себя обязанным передать вынесенные мною из разговоров с ним и наблюдений за ним свои впечатления относительно религиозной стороны его духовной структуры. Этот вопрос останавливал на себе мое внимание еще в бытность мою директором департамента полиции. Из имевшихся в делах канцелярии обер-прокурора святейшего синода сведений, переданных мне секретно директором канцелярии Яцкевичем, несомненным являлся тот вывод, что Распутин был сектант, при чем, из наблюдений причта села Покровского, родины Распутина, явствовало, что он тяготел к хлыстовщине. Переписка эта своего дальнейшего развития не получила и только повлекла за собою перемену причта и назначение, взамен его, нового духовенства, которое, благодаря влияниям Распутина, было хорошо обеспечено, пользовалось его поддержкою и покровительством и считало Распутина преданным церкви, вследствие его забот о благолепии и украшении местного храма, благодаря щедротам и милостям не только его почитательниц, но и дарам августейшей семьи. Таким образом, официально установить несомненную принадлежность Распутина к этой именно секте путем соответствующего расследования, на основании фактических и к тому же проверенных данных, — не удалось, тем более, что Распутин, после этого случая, был крайне осторожен, никого из своих односельчан не вводил в интимную обстановку своей жизни во время приездов к нему его почитательниц, и филерное наблюдение к себе не приближал. В виду этого я принужден был секретно даже от филерного отряда и местной администрации и сельских властей, всецело бывших на стороне Распутина, поселить на постоянное жительство в с. Покровском одного из развитых и опытных агентов и приблизить его к причту. Из донесений этого агента, которые он, вследствие дружбы Распутина с местным начальством почтово-телеграфного отделения, посылал окружным путем, для меня было очевидным уклонение Распутина от исповедания православия и несомненное тяготение его к хлыстовщине, но в несколько своеобразной форме понимания им основ этого учения применительно к своим порочным наклонностям. Проникнуть несколько глубже в тайны его бани мне в ту пору не удалось, так как этого агента, сумевшего уже заручиться и доверием причта и местной интеллигенции и особым благорасположением к себе Распутина, я должен был с уходом полк. Коттена из службы по корпусу жандармов, немедленно, во избежание провала, отозвать из Покровского, а затем и я сам в скорости ушел из департамента полиции. Но познакомившись затем лично с Распутиным и заручившись доверчивым его к себе вниманием, я, продолжая интересоваться духовным мировоззрением Распутина, укрепился в вынесенных мною ранее выводах. Поддерживая в обиходе своей жизни обрядовую сторону православия и безаппеляционно высказывая, даже в присутствии иерархов, свое далеко не авторитетное мнение по вопросам догматического характера, Распутин не признавал над своей душою власти той церкви, к которой он себя сопричислял, вопросами обновления православной церковной жизни, к чему его хотел направить Папков, не интересовался, а любил вдаваться в дебри церковной схоластической казуистики, православное духовенство не только не уважал, а позволял себе третировать, никаких духовных авторитетов не ценил даже в среде высшей церковной иерархии, отмежевав себе функции обер-прокурорского надзора, и чувствовал в себе молитвенный экстаз лишь в момент наивысшего удовлетворения своих болезненно порочных наклонностей, что мною и было засвидетельствовано в свою пору в. к. Николаю Николаевичу на основании точно проверенных данных. Мне лично пришлось, бывая на воскресных завтраках-чаях Распутина в ограниченном кругу избранных, слышать своеобразное объяснение им своим неофиткам проявлений своей греховности. Распутин считал, что человек, впитывая в себя грязь и порок, этим путем внедрял в свою телесную оболочку те грехи, с которыми он боролся и, тем самым, совершал «преображение» своей души, обмытой своими грехами.
