В один из ближайших после этого дней, переговариваясь с Климовичем по телефону, я, не передавая ему того, что мне оттеняла Вырубова относительно ее мнения о нем, спросил его, между прочим, доволен ли он своим свиданием с Вырубовой. Слышно было по тону голоса, что такая моя осведомленность его поразила; поэтому я ему сказал, что мне Вырубова говорила о его посещении, и вследствие этого Климович повторил мне существо своего предложения, сделанного Вырубовой; но, не указывая мотивов, заставивших его предложить это пожертвование города не на местные нужды, а именно Вырубовой, добавил, что он воспользовался настоящим случаем и откровенно высказал ей свои предостережения относительно Мануйлова и просил ее влияния на Распутина как в этом, отношении, так в смысле отстранения от него лиц, имеющих на него дурное влияние.
Мануйлов не успокоился и, как выяснилось уже впоследствии на основании арестованного у него Климовичем при обыске одного документа, в руки следственной власти не переданного, но мне Климовичем показанного, убедил Штюрмера в необходимости создать при нем, Штюрмере, как при председателе совета министров, подобно тому, как это было при Плеве, но с более широкими заданиями, как бы особый сверх-департамент полиции — учреждение, совершенно законспирированное от всех высших правительственных лиц и установлений, в том числе, в особенности, от департамента полиции, который, имея во главе, в качестве руководителя, полк. Резанова и Мануйлова в роли его помощника, пользуясь особым широким кредитом из военного фонда, и притом зашифрованным, мог бы, при помощи огромной сети своей агентуры, освещать для председателя совета не только политическое и общественное настроение империи, но и сферу дипломатическую (не исключая и дружественных нам держав, в особенности Англии), торгово-промышленность, печать русскую и заграничную, все, касающееся министерств и законодательных палат, а также настроение армии и флота как на театре военных действий, так и внутри империи, и широко поставленный контр-шпионаж. Судя по тому, что мне впоследствии передавал Мануйлов, эта мысль была близка к осуществлению Штюрмером, имевшим по этому поводу ряд совещаний с Резановым и Мануйловым, нравилась Распутину, с которым Мануйлов, как равно и с Вырубовой, познакомил полк. Резанова, и только арест Мануйлова, а затем последовавшая в скорости после этого смена Штюрмера на посту министра внутренних дел приостановили приведение ее в исполнение.
Неудовольствие Штюрмера Климовичем накопилось и, в конце концов, вылилось в бесповоротное решение, путем уступки настояниям Мануйлова и Распутина, удалить Климовича с должности директора, с назначением, как мне затем передавал Мануйлов, директором Резанова, а его, Мануйлова, заведующим политическим отделом в той формации, как он проектировал. Заступничество за Климовича со стороны Степанова помогло Климовичу только в том отношении, что Штюрмер согласился на назначение Климовича в сенат и, по этому поводу, вошел в сношение с министром юстиции, который обещал, как вследствие просьбы Степанова, так и личного расположения А. А. Хвостова к Климовичу, свое содействие, о чем мне Климович и сообщил. Но уход Климовича в сенат в ту пору не состоялся вследствие неожиданных как для самого Штюрмера, так и для А. А. Хвостова перемещений в составе кабинета. По словам Климовича, передававшего мне этот эпизод на Кавказе летом, во время посещения им лечившейся в Ессентуках жены, Штюрмер в день получения из ставки указа о назначении его министром иностранных дел, еще не зная об этом указе и о состоявшемся назначении на пост министра внутренних дел А. А. Хвостова, обратился к последнему, если не ошибаюсь, в присутствии Степанова, с просьбой об ускорении назначения в сенат Климовича и от А. А. Хвостова узнал, что Хвостов уже не министр юстиции и, взволновавшись, просил его немедленно приехать к нему и рассказать подробности перевода его, А. А. Хвостова, на пост министра внутренних дел. А. А. Хвостов мог показать Штюрмеру обмен телеграмм между государем и им, А. А. Хвостовым, по этому поводу. Телеграмма государя была лаконическая и содержала в себе просьбу принять портфель министра внутренних дел и надежду, что он в такое ответственное время эту просьбу исполнит; в своей ответной телеграмме А. А. Хвостов, подчиняясь воле его величества, доложил о своей неподготовленности для занятия этой должности и о своем болезненном состоянии, которое может помешать ему нести эти новые обязанности с должным напряжением всех своих сил, а затем последовал указ. Штюрмер получил указ о своем назначении, как мне передавал Климович, после этого разговора с Хвостовым.
Для того, чтобы уяснить себе ход предшествовавших этому переводу перемещений, я, по приезде, спросил по этому поводу Распутина и узнал от него, в дополнение к тому, что я раньше знал, некоторые подробности, делавшие для меня понятными мотивы перевода А. А. Хвостова, а не обратного возвращения его в члены государственного совета, сущность которых заключалась в деле Сухомлинова. Так как по этому делу я был вызван в качестве свидетеля в суд, то я считал[*] долгом несколько подробнее на нем остановиться, в дополнение к тому, что мною частично было доложено о ген. Сухомлинове, в связи с обрисовкой личности кн. Андроникова. Сухомлинова я знал еще со времени моей службы в Киеве при генерал-губернаторе М. И. Драгомирове, затем, как киевлянин, приезжая к родным, я слышал много хороших отзывов о Сухомлинове как администраторе, когда он занимал должность киевского генерал-губернатора и, наконец, здесь в Петрограде мне пришлось встретиться с Сухомлиновым как военным министром и, будучи директором департамента полиции, входить с ним в общение служебное, а затем бывать у него в качестве знакомого, хотя и не частого гостя и обращаться изредка к нему с просьбами частного характера, которые он всегда любезно исполнял, не выходя из пределов служебных полномочий.
Из дел, особо интересовавших Сухомлинова, в бытность мою директором департамента полиции, насколько я помню, было три: 1) по поводу урегулирования вопроса о постановке агентуры в войсках, где он стоял на стороне командующих войсками, 2) о волнениях в Туркестанском лагере, в коих он обвинял ген. Самсонова и воспользовался данными департамента полиции для командирования на место беспорядков, по высочайшему повелению, ген. Звонникова[*], и 3) о Мясоедове. Полковник Мясоедов, после виленского процесса, кажется, 1905 г., где он, как свидетель, давая показание на суде, разоблачил роли и значение командированных департаментом полиции чинов для выяснения путей получения революционными организациями из заграницы автоматического оружия и боевых припасов[*], тщетно пытался, прибегая к высоким связям, вернуться обратно на службу в корпус жандармов, откуда он был уволен, при ген. Курлове, распоряжением покойного П. А. Столыпина.
Полк. Мясоедова я знал еще по своей службе в Ковенской губернии, когда мне приходилось, как и всем чинам судебного и других ведомств, при поездках в Кретинген, Тауроген и другие наши пограничные пункты для ревизии пограничных полицейских чинов, проезжать, но с установленным бесплатным паспортом, вержболовскую границу, где состоял на службе в ту пору Мясоедов в качестве старшего жандармского офицера, осуществлявшего наблюдение как за проезжающими через эту границу лицами, так и по секретным поручениям департамента полиции и корпуса жандармов. В этом пункте Мясоедов служил долгое время, сумел быть полезным многим высокопоставленным лицам, в особенности их женам во время возвращения в Россию с купленными заграницею вещами, был в самых лучших отношениях со всеми пограничными властями Германии, состоявшей в ту пору в дружеских отношениях с Россией, пользовался особым вниманием к себе со стороны императора Вильгельма, всегда приглашавшего его на свои охоты в окрестностях, прилегающих к русской границе, в особенности в Фортеторийске и вблизи Полангена, принимал участие, в качестве пайщика, в экспедиторских конторах германских в Кибортах[*] и русских в Вержболове, и неоднократно, в силу этого, был на особом замечании чинов таможни и министерства финансов, имевшего даже по поводу неблаговидных в этом отношении действий Мясоедова ряд переписок с штабом корпуса жандармов, отстаивавшим Мясоедова. Затем, когда я был вице-директором департамента полиции, то, в качестве заведующего законодательной частью, занимаясь в ту пору разработкой вопроса о коренном изменении паспортной системы на началах отмены обязательности паспортов, я был приглашен к участию в работах совета по делам торговли и мореплавания по расширению добровольного флота с точки зрения создания мощного русского коммерческого флота, который мог бы, в случае войны с Германией, быть сильным подспорьем для нашего военного флота. С этой целью имелось в виду принять со стороны правительства все меры к тому, чтобы убить частную конкуренцию в лице восточно-азиатского общества и других предприятий, созданных немецкими акционерами, при широкой поддержке германского производства, для перевоза через немецкие границы и порты наших русских эмигрантов. При этом, в числе мер для поддержки национального флота, имелось в виду, — и в этом отношении я получил самые широкие полномочия, — коренным образом изменить всю систему отношений правительства к эмигрантам, узаконить это отражение условий жизни того времени, снять все формальности, в особенности паспортного и фискального характера и дать возможность огромной массе рабочего люда и еврейской бедноте не тайно, а явно, вне определения срока времени пребывания заграницей, уезжать из России не только по русским железнодорожным путям и на русских пароходах. Во время продолжительных заседаний, при рассмотрении выработанного по сему поводу правительственного законопроекта, мне пришлось вступать неоднократно, при председателе — товарище министра, а потом Барке[*], в самые горячие дебаты с полк. Мясоедовым, являвшимся одним из главных представителей восточно-азиатского пароходного общества.
