– Я так рад каждому проведённому подле вас мгновению, лорд Бенедикт. Тем более, что совершенно определенно чувствую, как мало земных мгновений мне осталось. Мысль о том, что ждет мою семью, что ждет Алису, одна из самых тягостных.
– Неужели вам не ясно, мой дорогой лорд Уодсворд, что Алиса в моей семье нашла второй родительский кров. Мысль о ней не должна вас тревожить. Сегодня сюда прибудут два юриста по делам Николая и Наль. Вы можете составить завещание и назначить меня опекуном вашей дочери на случай вашей смерти. Но эта сторона, юридическая, мало затруднительна. Я хотел предложить вам, – если вы действительно чувствуете себя плохо, – взять отпуск и переехать сюда, в деревню, где мы проведём август и сентябрь. Вы с Алисой доставите всем величайшую радость, если поживёте с нами это время. У меня были несколько иные планы. Но Наль, как, я думаю, заметили и вы, ждет ребёнка. Ей необходимо побыть в тишине не только ради здоровья, но и чтобы глубоко постичь событие, к которому готовится.
– Если бы не счастье моей встречи с вами, лорд Бенедикт, мне нечего было бы вспомнить в этой жизни. Алиса да мой старый слуга и верный друг, вот всё, что было и есть светлого в моём доме. Изведав страдание сердцем, я нашёл смысл и свет жизни в служении Богу и ближним. Только первые годы терзала меня моя собственная трагедия. Но я позабыл о себе, когда окунулся в океан человеческих страстей и горя. Отходя теперь к Отцу моему, переживая вновь всю свою жизнь, я сознаю, что не был верным ему слугою, ибо оставляю после себя такую безобразную семью. Наставляя свою паству, утешая и облагораживая другие семьи, я ничего не смог сделать в своей собственной. Не смог вырвать всходы зла и разврата, что посеяла Катарина.
Бледное, удручённое лицо пастора, его глаза, точно уже простившиеся с миром, поникшая фигура, – всё говорило о такой скорби сердца, которой, действительно, уже не вынести человеку и от которой должны порваться струны его сердца.
– Лорд Уодсворд, человек, отдавший свою жизнь людям и служивший им так, как это делали вы, – не просто обыватель, создавший одну из миллионов уродливых семей. Вы – арфа того Бога, которому служили, любя людей. Не вините себя, что по доброте своей женились неудачно и, спасая, как вы полагали, чистое существо, вы попали в сети зла. Вы оправдали свою жизнь своею деятельностью. Вы были чистым слугой Бога. Вы несли свет и оставляете его на земле в лице Алисы. Вы ослабили сети зла, которые плела и плетёт ваша жена. На много лет вы задержали тёмные силы, которые стремились к ней и к которым стремилась она. А что будет после вашей смерти – о том предоставьте позаботиться мне, и верьте, что я защищу Алису. Чтобы облегчить бедной девочке борьбу с матерью и сестрой, перевезите её в мой дом теперь же. Переезжайте сюда, в деревню, со своим слугой, если моё общество вам радостно. Мне же ещё многое предстоит передать вам, прежде чем мы расстанемся.
Флорентиец обнял пастора за плечи и подал ему небольшую зелёную коробочку, на дне которой лежало несколько розовых конфет.
– Скушайте, дорогой друг, одну из этих конфет, она вас воскресит. Не предавайтесь отчаянию. Если вы думаете, что покидаете землю, то делать это следует мужественно и мудро, в мыслях о Вечном и с полным сознанием великого счастья: жизни Единого в себе и во всём. Но вот и гонг к завтраку. Я проведу вас ближайшим путём.
Пастору стало лучше. Он уже не казался стариком, сердце которого сейчас разорвется. На бледных щеках его появился намёк на румянец, он как будто помолодел и шёл легко.
– Как хочется поведать, какое облегчение дали вы мне, лорд Бенедикт. Но слов подходящих не нахожу. Одно могу сказать: я думал, что не смогу удержать в руках лампады мира и предстану перед Отцом с мигающей лампой. Сейчас знаю, что вы примирили меня с жизнью, и я отойду с миром, принимая все свои обстоятельства и благословляя их. Как святыню я понесу до конца эту жизнь, эту временную мою форму, через которую было необходимо пройти, чтобы очиститься и раскрепоститься.
– О папа, как вы хорошо выглядите. Вы напомнили мне моего прежнего папу, который подолгу гулял со мной.
– Да, дитя, прибавь только, что общество лорда Бенедикта делает меня таким счастливым, каким я никогда ещё не был.
Флорентиец попросил гостей подождать его несколько) минут, пока он навестит Наль и не узнает, может ли она спуститься к завтраку. Пока отсутствовал хозяин, Сандра сообщил пастору новости из последнего научного американского журнала, а лорд Мильдрей рассказывал Алисе, что весь Лондон на сей раз помешался на скачках, где будут состязаться какие-то замечательные лошади из королевского дома. И королевская семья собирается присутствовать, поэтому билеты в ложи нарасхват.
– Но я всё же достал одну из лучших лож. Ни графиня, ни вы, леди Уодсворд, никогда не видели скачек. Я был бы очень рад, если бы вы их посмотрели. Если лорд Бенедикт согласится, мы могли бы в воскресенье утром выехать в город и после скачек, к обеду, быть снова здесь.
Флорентиец вернулся один, сказав, что Наль чувствует себя хорошо, но он посоветовал ей ещё немного полежать. За завтраком лорд Мильдрей передал хозяину билет на скачки, прося для всего общества разрешения поехать тоже. Флорентиец охотно согласился, сказав, что у него есть дело в Лондоне на воскресное утро, а Наль и Алисе будет поучительно посмотреть ещё на один вид спорта, где бушуют безобразные страсти. Сандра, тоже не видевший скачек, решил, что ему следует обидеться на то, что лорд Бенедикт не считает нужным позаботиться и о его воспитании тоже.
– Я только потому, Сандра, тебя не назвал, что боюсь, как бы у тебя во время скачек не выросла ещё пара ног и, со свойственным тебе темпераментом, ты не понёсся бы по скаковой дорожке. Поэтому всю дорогу и на самих скачках изволь сидеть рядом.
Под общий смех завтрак кончился, и всё общество, не дождавшись Наль и Николая, отказавшихся от прогулки, отправилось к пруду.
Наль физически чувствовала себя хорошо. Но её духовное равновесие было так сильно нарушено, что не только видеть кого-либо из друзей, но даже Алисе она не хотела показать своё расстроенное лицо. Как только Николай внёс её наверх и уложил на балконе, дав ей каких-то капель, Наль довольно скоро почувствовала себя хорошо и сказала мужу:
– Удивительное создание женщина. Мы с тобой на пароходе были в одинаково плохих условиях, – и ты уже давно забыл о качке, а в моём организме она всё взбудоражила до дна. Только о ней вспомню, как меня начинает мутить и я становлюсь больной.
– Мне думается, моя дорогая, что здесь дело не в качке. А нас с тобой ожидает нечто другое, очень значительное. И твоя тошнота, и твои головокружения – всё происходит от того, что в тебе зародилась новая, наша общая жизнь.
Наль покраснела до корней волос и спросила, опуская глаза:
– Как мог ты догадаться? Я хотела, чтобы все узнали об этом тогда, когда родится ребёнок.
– Наль, дружочек мой, моя любимая детка. Тебе предстоит целый ряд испытаний. Как бы ни готовил тебя дядя Али к этой жизни, сколько наш дорогой друг, которого ты сама выбрала в отцы, ни развивает твой дух, переливая в тебя свои доброту и мудрость, укрепляя тебя для новой семьи, – есть ещё тысяча дел и вещей, когда ты можешь и должна побеждать свои предрассудки только сама. Все мы от них не свободны. И часто, воображая, что выполняем самый священный долг перед жизнью, так себя закрепощаем, что не имеем даже времени в полном внимании, при полной освобождённости помыслить о величии и истинной мудрости той минуты, которую сейчас изживаем. Видишь ли, на земле мы можем жить только по земным законам и никаким другим. И если сегодня ты поняла, что тебе предстоит стать матерью здесь на земле, ты уже обязана – обязана и перед грядущей жизнью, и перед дядей Али, и перед отцом Флорентийцем – найти в себе те великие силы любви, в которых утонут все мелочи, все предрассудки, ведущие дух в тупик, а не в творчество.
Если действительно ты любишь меня, любишь своих отцов, хочешь служить им и людям, и создать новую, раскрепощенную семью, то все стесняющие тебя мелкие обстоятельства должны утонуть в твоей любви. Ты легко перейдёшь грань условной стыдливости и поедешь к доктору, чтобы узнать, правильно ли, безопасно ли началась в тебе новая жизнь. Ты не будешь стесняться того, как выглядишь. Ты будешь исполнять все предписания врача, все требования гигиены, потому что ты забудешь о себе, а станешь думать о будущем ребёнке, о его здоровье. Ты, любя, создашь для него в себе гармоничное жилище. Будущий ребёнок – не тиран, который завладеет всею твоей жизнью. Не идол, для которого ты отрежешь себя от мира и весь мир от себя, чтобы создать замкнутую, тесную ячейку семьи, связанной одними личными интересами: любовью к "своим". Ребёнок – это новая связь любви со всем миром, со всей вселенной. Это раскрепощенная любовь матери и отца, в которой будет расти не "наш", "свой" ребёнок, но душа, данная нам на хранение. И это сокровище мы будем с тобой хранить со всем бескорыстием любви. Со всею честью и благородством, на какие только способны, помогая ему развиться и зреть в гармонии. Я знаю, Наль, моя дорогая детка, сколь многое тебе будет сейчас трудно. Но я знаю и то, как много сил в тебе, какая бездна преданности живёт в тебе, и какая непоколебимая верность, не имеющая даже понятия об "измене", горит в моей дорогой жене.
