Всадники остановились у порога. Гийом спешился и вошел в дом один.
V
ПРИВАЛ В ГОРАХ
Вскоре Гийом вышел из дома, приложил палец к губам, взял мула за узду и сделал знак своим спутникам следовать за ним.
Они обогнули хижину, вошли в какой-то двор и поставили мулов под навес, где уже находилась дюжина этих животных.
Гийом помог женщинам спешиться и пригласил их присоединиться к нему.
Изабелла обернулась к графу: всякая любящая душа надежду, которую она возлагает на Бога, отчасти связывает с любимым.
— Мне страшно, — сказала девушка.
— Ничего не бойтесь, ведь я с вами, — заверил ее граф.
— К тому же, — вставил Гийом, услышавший разговор, — если нам и стоит чего-то опасаться, то в другом месте, а здесь у меня предостаточно друзей.
— А что делать нам? — осведомился граф.
— Держите пистолеты за поясом — такое дополнение к наряду отнюдь не помешает сегодня в этих краях и в эти времена — и ждите меня.
Он снял со спин мулов ту часть багажа, что принадлежала обеим путешественницам, и направился вместе с ними к хижине.
Какая-то женщина встретила их на пороге и провела в помещение, служившее пекарней; вскоре в очаге запылал яркий огонь.
— Оставайтесь здесь, сударыня, — сказал Гийом Изабелле, — это такое же безопасное место, как постоялый двор «Золотой можжевельник». А я тем временем позабочусь о господах.
Граф де Море и Галюар выполнили указание проводника: засунув пистолеты за пояс, они отвязали сумки со своими дорожными вещами.
Безопасность, которую Гийом гарантировал всадникам, не распространялась на их поклажу.
Трое мужчин направились к хижине и вошли в нее через главную дверь, на мгновение задержавшись у входа.
Изабелла не без оснований испугалась собравшейся там компании. Молодые люди не были столь робкими, как девушка, и вошли не колеблясь, но красноречивые взгляды, которыми они обменялись, улыбки, промелькнувшие на их лицах, и руки, дружно потянувшиеся к пистолетам, свидетельствовали о том, что они не совсем доверили обещанию Гийома.
Что касается проводника, ставшего контрабандистом и браконьером в раннем возрасте, он оказался в родной стихии. Гийом принялся расталкивать обитателей хижины локтями и плечами, прокладывая путь к огромному камину, возле которого грелись, играли и пили человек двенадцать; даже самому проницательному взгляду трудно было бы определить род их занятий: не имея постоянного ремесла, они промышляли, чем придется.
Добравшись до очага, Гийом прошептал что-то на ухо двум мужчинам; они тут же поднялись и с поклоном, не выказывая каких-либо признаков недовольства, уступили свои места и унесли тюки, служившие им сиденьями.
Граф де Море и Галюар тотчас же разместили там свои сумки и уселись на них.
Только теперь путешественники смогли приглядеться к собравшимся, которых до сих пор видели лишь мельком, и убедились, что эти люди не напрасно вызвали у мадемуазель де Лотрек опасения.
Большинство обитателей хижины явно принадлежали к достопочтенной гильдии контрабандистов, членом которой был и Гийом Куте; остальные — головорезы, падкие на любую дичь: проводники, авантюристы и наемные солдаты из разных стран; среди них были являвшие собой причудливую смесь испанцы, итальянцы и немцы, и выделить составлявшие ее части было бы не под силу даже самому искусному химику; они изъяснялись на всевозможных языках, прибегая к самым смачным и самым резким выражениям.
Все они, не образуя единого целого, упорно старались держаться особняком; лишь те, у кого были общие корни, поддерживали друг друга.
Среди них преобладали уроженцы Испании. Любой человек, которому удалось выбраться из Казаля, где осажденные умирали с голода, всякий дезертир, сбежавший от миланцев под предлогом нерегулярной выплаты жалованья, находил приют в горах и принимался там за таинственный ночной промысел, местом действия которого во всех странах служат горы. Объединившись, эти люди становились, так сказать, притоками одной реки, катящей свои воды навстречу бездне; над их головами клубился табачный дым, витали винные испарения и стоил запах перегара; несколько коптящих свечей, укрепленных на стенах или подпрыгивавших на столах от каждого удара кулаком, также отравляли воздух своим зловонием — они светили, но не освещали, окруженные желтоватым ободком, подобно луне накануне дождливой погоды.
Время от времени в этом чаду раздавались громкие пронзительные крики и людские фигуры приходили в движение, угрожающе размахивая руками; когда ссора между испанцем и немцем или между французом и итальянцем заканчивалась потасовкой, испанцы и немцы, итальянцы и французы спешили на выручку своим землякам; если силы драчунов оказывались более или менее равными, схватка становилась всеобщей; если же, напротив, один из противников был намного слабее другого, им предоставляли право закончить ссору по своему усмотрению — поцелуем в знак примирения либо ударом ножа.
Как только путешественники устроились у очага и стали согреваться, в одном из уголков хижины вновь разгорелся один из никогда не затухавших здесь споров. Смесь испанских и немецких ругательств указывала на национальную принадлежность обоих участников ссоры. В тот же миг молодые люди увидели, как дюжина смутно видневшихся во мгле фигур вскочила на ноги, собираясь броситься в угол, откуда доносились шум и брань; поскольку девять человек из этой дюжины были испанцы, и лишь трое — немцы, немцы почти тотчас же опять уселись на лавки с возгласом: «Пустяки!», а испанцы вернулись на свои места со словами: «Не обращайте на них внимания».
Вскоре двое спорщиков, которым предоставили свободу действий, затеяли драку. Вслед за словесными угрозами они перешли к не менее угрожающим действиям, а затем в желтоватом обрамлении свечей заблестели лезвия ножей, послышались то громкие, то тихие проклятия, свидетельствующие о более или менее опасных ранах; вопли следовали друг за другом, по мере того как противники сближались; в конце концов, раздался жалобный крик, один из боровшихся бросился к двери, стремительно перешагивая через табуретки и стулья, и выскочил из хижины.
Из-под стола доносился предсмертный хрип его противника.
Как только засверкали клинки, граф де Море с естественным для всякого чувствительного сердца порывом хотел броситься к дерущимся, чтобы их разнять, но чья-то железная рука удержала его, пригвоздив к сумке.
Этот весьма благоразумный, хотя и не слишком человеколюбивый жест принадлежал Гийому.
— Ради Христа, не двигайтесь! — воскликнул он.
