слишком благодушен, с притупленным классовым чутьем, этакий русский интеллигент-всепрощенец: там, где надо показать жесткую руку, его не всегда хватает. Но авторитет у Минина в Царицыне на зависть велик; он-то и заставляет всех с ним считаться, в том числе и его, Сталина. Кстати, Минин едва не расстроил дело: не совсем, мол, удобно решать такие вопросы через голову, без санкции сверху, назвав действия их «самостийными». Анисимов поддался трезвому голосу царицынца, высказал соображение обождать утра и связаться с самим Лениным.
Сталин настоял — нет, ждать утра не будут! Заверив, что Ильич поддержит, сломил дрогнувших фактом — надвигающейся угрозой окружения белоказаками города. Военспецы, засевшие в штабе СКВО, защищать Царицын не будут, наоборот, сделают все, чтобы сдать его врагу. Решение вынесли грозное: удалить военрука Снесарева, создать Военный совет с оперативными функциями, подчинить ему Военный комиссариат и штаб скво.
Схлынула волна приятного возбуждения, вызванная первым прочтением приказа. Сталин почувствовал уже себя задетым. Здесь определенно рука наркомвоенмора: сует Троцкий «бывших» на высокие военные должности без разбору, порой не зная их даже в лицо. Предлагали состав Военсовета из пяти лиц — санкционировали троих; причем одного из них непременно военного специалиста — начальника штаба. Нет, не бывать тому. На версту не подпустит военспеца. Густо дымя, накалил себя до того, что готов был взяться за перо, опротестовать приказ.
Находившись вдоль окон, он унял гордыню. Никому ничего писать не станет, сделает согласно приказу. Назначит спеца; больше того, оставит в должности Носо-вича. Несогласных припрет к стенке фактами. А они, факты, у него будут. И очень скоро. «Бешеные» — эсеры и всякая контрреволюционная сволочь — не нынче завтра покажут зубы и в Царицыне, как то случилось на днях в Москве и Ярославле… Только нет, он не допустит открытого вооруженного выступления, снимет головку загодя. А заговор тут есть, всей кожей ощущает его. Возможно, сам генерал Снесарев и не состоит в нем, не втянут до поры до времени из-за соображений безопасности, но по сути он контрреволюционер чистейшей воды. Зато генерал Носович… Ничего, пусть послужит приманкой. Ярые заговорщики вьются именно возле него, в штабе СКВО, в военных управлениях — артиллерии, авиации, снабжения, связи. Везде же офицерье кишмя кишит. Спеться им просто: вечера проводят по ресторанам и прочим злачным местам. Нужна им диктатура пролетариата, как собаке палка. А к Носовичу пристальней присмотрится теперь и сам — будет под рукой. Кстати, у чекистов ниточка наматывается в клубок…
Оглянулся на стук адъютанта — прибыл Минин. Явился царицынец, как всегда, шумно, вольно; не заметил, наверно, что и о нем тут докладывают. Сам-то и в мыслях не держит, что в Царицыне может быть дверь, в которую он не вошел бы без стука. А ведь эта дверь — та самая, заветная и для него, «хозяина». Не велик труд, стучаться бы в нее прежде, чем браться за ручку. Сталин, пряча под усами усмешку, вяло пожал ему руку, протянутую таким энергичным жестом.
— Ты, товарищ Джугашвили, в рубашке родился, ей-богу. Неужели выгорело у нас? Прослышал о приказе из Центра… и бегом. Убедиться. Как тот хохол, ушам своим не верю. Подержаться дай.
Сталин кивком указал на бумагу. Наблюдая за Мининым, бесцеремонно умащивающимся в его кресло, не испросив даже разрешения, одолел соблазн заметить по поводу «хохла», коий не верит ушам, а верит глазам своим. Стерпел кресло и «Джугашвили». Не перестает он удивляться людскому невежеству; второй человек здесь, в Царицыне, «тычет» его вот так прямо в глаза. У Ворошилова получается как-то мягко, безобидно, во всяком случае, не слишком задевает; луганец ладно, выражает свою сущность — доброту, душевную щедрость простого рабочего человека безо всякого образования и воспитания. Обращение Минина коробит, оставляет неприятный осадок. Ему-то, человеку высокообразованному, юристу, не к лицу панибратство; без сомнения, рядится в чужие одежки, «под народ», нарочно себя огрубляет, упрощает насильно. Хочет скрыть свою классовую принадлежность. Знает, что царицынец из духовного сословия; порвал с ним еще в юношеские годы — вступил на путь революционной борьбы. Это же подвиг — восстать против своего класса! Многие видные революционеры, выходцы из имущих слоев, люди высокообразованные. Сам он, Сталин, не может похвастаться голубой кровью предков своих, Джугашвили, однако ж образование получил духовное. В голову не приходит от кого-то скрывать это; зато «под народ» рядиться ему нет нужды. И все же к Минину Сталин неравнодушен, питает даже уважение. Успел присмотреться, выделил существенное в нем. Сумел создать авторитет, не дутый, — подлинный, полнокровный. Подчинил себе, взял в руки души не только рабочего люда, фабрично-заводских окраин, но и городского мещанства (хотя на этих можно махнуть). Выступал с ним не однажды на митингах. Силу авторитета он, Сталин, давно оценил и сделал выводы — не щадить себя. Крупному руководящему работнику авторитет необходим, как хлеб голодному; то же самое военачальнику — боевая слава. У Минина этому можно поучиться.
— Верю теперь… Черным по белому, — Минин небрежно хлопнул тылом ладони в приказ. — И знаешь, Иосиф Виссарионович, согласный я с Центром. Мы предлагаем боевое ядро совета из пяти… Они назначают троих. Определенно прогрессивное, революционное видится мне. А как ты думал? Пять человек — пять глоток. Говорильня!. Пока все не переговорят. А поговорить ведь мы не дураки. Опять же, голосование… Нет, нет! Троих. И без военспеца нам не обойтись. Как же иначе? Ну, прикинь сам. Военсовет с оперативными функциями. Не нам же с тобой, человекам сугубо штатским, гнуть горб у десятиверсток и разрабатывать планы обороны, наступления. Представляю, наразработали бы!.. Я так понимаю, у меня, члена Военсовета, власть гражданская. Ты — председатель, осуществляешь общее руководство. Партийное, так сказать. А военная… Вернее, оперативными делами в штабе заворачивает военный. Пускай и генерал. Шут с ним. А куда денешься? Ну не Носович…
— А почему нэ Носович?
Поздно спохватился Сталин. Дал разгадать свои мысли, и так грубо, откровенно. В других осуждает необдуманное слово, жест, считает слабостью; себе — не прощает. Постоянно поддерживая напряженное состояние в отношениях с людьми, он пользуется их малейшими слабостями. На миг возникло в нем сомнение: признать ли вслух истинный
