и всегда, не пробивалось негодование, но кто знает его близко, тот старается держаться на безопасной дистанции. Из сопровождающих один Щаденко постиг эту премудрость — успел испытать на себе тихий нрав грузина. На вытянутую руку боялся приблизиться; не досаждал и словом, предоставив оперативный простор начальнику участка. По своей наивности, неведению, Харченко силился кое-что смягчить, взять вину на себя, предполагая, что вина эта полностью лежит на самих батарейцах. Щаденко, кося круглым глазом, ждал, вот-вот предвоенсовета взорвется, тряхнет за ворот надоедливого. Странно, не случилось: Сталин на диво проявил терпимость, только и заметил ядовито:
— Командир ви, думаю, лучший, товарищ Харченко, нежели… адвокат.
Кому-кому, а Сталину подлинные виновники известны. Пока поставит перед очами своими одного из них — начальника артуправления Чебышева; завтра, возможно, выстроит в один ряд с ним остальных, птиц поважнее. В автомобиле, по пути от вокзала до Военсовета СКВО, шепнул адъютанту, чтобы тот из-под земли достал главного артиллериста.
Не окатив холодной водой пропыленного лица, не переодевшись с дороги, Сталин поднял бумаги артуправления. Да, в них картина куда приятнее, прямо-таки радужная. Интересно, что запоет Чебышев? Помнит ли он цифры в подписанных им самим сводках? Подлинную картину должен бы знать — третьего дня самолично появлялся в тех краях с инспекцией, со своими подручными.
Сталин вдруг ощутил холодок на щеках. Сейчас только для него обрели особый смысл две бумаги, случайно оказавшиеся на столе. Вроде бы не имеют меж собой никакой связи. В Кривой, Музге морозовцы, отбившие на днях Калач, ему вручили пачку свежих разведданных; там, за обеденным столом, бегло просмотрел казачьи материалы, а вот теперь перечитал повнимательнее. Пространное донесение некоего подъесаула Беложирова на имя Мамантова «о расположении и доподлинном количестве красных сил под Царицыном». Среди сведений о живой силе — пехоте и кавалерии, — далеких от «доподлинных», причем в сторону явного занижения, несколько строчек уделено артиллерии, авиации и бронепоездам. Любопытно! Не поверил даже глазам. Точное число пушек и снарядов к ним; точное место их расположения на всей глубине обороны, от дальних к ближним подступам города. Совпала цифра летательных аппаратов, включая и недавно полученные из Москвы. Названы все поименно бронепоезда…
Поднявшись, он возбужденно заходил по просторному кабинету, стараясь не ступать на голубую ковровую дорожку, протянутую от двери к столу. Что это, так сработала белая разведка? Навряд ли. Сведения не «окопные»… Располагает ими только штаб. Да, вот они, обе бумаги, составленные разными людьми и совсем в противоположные адреса… Для него, предвоенсовета, нарисована радужная картина, заведомо ложная. Успокоить, конечно, отвести глаза. Генералу Мамантову сведения предназначались точные…
Не давался огонь — ломались спички. Сталин пресек себя, обругав расходившиеся нервы. Подпалил трубку. Затянулся, мысли пошли ровнее. После инспекции Чебышева никаких сдвигов не заметно — снаряды не подвозятся, не укрепляются даже оголенные участки, отмеченные в приказе. Кстати, вспомнил: Носович докладывал обратное. Да, да, работают грубо, нагло… Ведь проверить легко. Вот, выскочил же на несколько часов. На что рассчитывают? Жизнью рискуют, знают. Значит… наступление. О том, что белые готовятся к наступлению, известно. Но когда? Вот он, ответ. Не сегодня — завтра…
Сталин бросил взгляд на настенные часы. Долго матрос возится. Вкралась мысль: а не сбежал Чебышев за Дон? Прослышал, выехал, мол, на фронт; нет, штабные полагают, что отправился на Северный участок, к Миронову. С умыслом ввел в заблуждение. Успокаивало и другое — чекисты не подают тревоги. Иванов крепко вцепился уже не в одну ниточку — моток целый. Хотел позвонить ему, на Воронежскую. Не станет, дождется урочного часа: в половине первого явится сам.
Резко распахнулась дверь. Чебышев собственной персоной. Лицо в тени от настольной лампы; руки на свету — отряхивают, одергивают нервно полы френча, поправляют офицерский ремень. Видать, не выветрилась еще у царского полковника брезгливость к «серой скотине»; конечно, не хватило у Вани убедительных слов. А может быть, они и есть, слова-то убедительные, но залежались без применения — рукам больше веры. Сталин пожалел, раньше не догадался зажечь верхний свет. Подойти бы, взглянуть ему в глаза в упор. А что особенного, включит и сейчас. Потянулся к выключателю.
— Товарищ Джугашвили!.. Я протестую… — Чебышев невольно прикрыл глаза от яркого света. — Протестую против ваших жандармских методов… Врываться по ночам!.. Чекистов бы еще прислали…
Сталин подошел почти вплотную.
— Ви, Чебышев, нэ знаете жандармских методов… Зачем говорить? Я знаю, испитал на себе. Многажды испитал. А насчет чекистов, ви правы… Недооценил вас. Но, обещаю, из этого здания вас будут сопровождать уже чекисты. А прежде… один вопрос, всего один… На какой день и час намечено наступление белых на Царицын? Именно тут, на Центральном участке. И именно наступление группы войск генерала Мамантова.
— Об этом… надо спросить… у самого генерала Мамантова, — бледнея, выговорил начальник артуправ-ления.
— Ви шутник, Чебышев. Шутку я ценю. Умную шутку. Ваша шутка умная. Арестованы ви. Оружие сдайте в приемной. Идите.
Сталин повернулся и неторопливо пошел к столу, старательно огибая ковровую дорожку, чтобы не наступить.
5
Утром Сталин вызвал членов Военсовета — Минина и Ковалевского. Поджидая их, просмотрел свежие донесения, доставленные из аппаратной. Телеграфный бланк от Ворошилова: «Мартыновка освобождена. Сейчас на автомобиле еду туда. По донесению Думенко, в Мартыновке 5000 бойцов. По донесению мартынов-цев; начали боевые действия на Батлаевскую. Требование Шевкопляса удовлетворите наполовину. Ночью возвращусь и буду подробно докладывать». Кинул в общий ворох; покончив со всеми донесениями, взялся было за трубку, но рука невольно отыскала желтоватый бланк.
Заново перечитал сообщение об освобождении мар-тыновцев. Царицынская горячка оттеснила на задний план тревогу за дальний Южный участок фронта, успел уже забыть какие-то моменты. Представив себя в «душегубке» — в тех раскаленных зноем степях, недовольно подумал, что Ворошилов все еще продолжает тешиться розовыми иллюзиями об успешном наступлении на
