в холле общежития, уже одетая и с сумкой своих вещей.
Новокиневское культвпросвет училище, которое потом превратится в колледж культуры, было местом в определенном смысле уникальным. Если смотреть на него со стороны, то вообще сложно подумать, что это в этом мрачном здании из серого кирпича обучаются музыканты, певцы, артисты и массовики-затейники. Его вообще инстинктивно хотелось стороной обойти. Даже здоровенный фанерный щит с лозунгом: «Культура и просвещение — оплот духовного обогащения СССР!» как-то не убеждал, что входить в подобное здание — это хорошая идея.
Может быть, разные последователи метафизических теорий не так уж и не правы, и у мест действительно существует какая-то особая аура?
Дело в том, что когда это здание строилось, то задумывалось оно вовсе не как учебное заведение. А вовсе даже как женская колония. Его возвели где-то в тридцатых годах, и до пятидесятых оно работало по своему прямому назначению. Сейчас ворота были открыты, и колючей проволоки над забором не было, но она все равно как-то… ощущалась.
Впрочем, внутри тревожный холодок быстро рассеялся. Прямо в холле кучковалась компания парней и девчонок, одетых под дикарей — в юбки из обрезков ткани разных оттенков зеленого, цветные бусы из папье-маше и цветочные гирлянды. Верховодил этой бандой высокий кучерявый парень с вплетенными в волосы куриными косточками.
— Так, Илья! — громко сказал он, опуская самодельный бубен из раскрашенной коробки от печенья. — Когда девчонки кружатся, ты должен уже подпрыгивать. А ты ворон ловишь! Давайте еще раз повторим! — тут он заметил нас. — Так, товарищи, проходите уже быстрее, не мешайте нам репетировать!
Мы протиснулись к будке вахтерши.
— А, Мишенька! — седенькая бабушка-божий одуванчик ласково улыбнулась. Лицо ее стало тут же похоже на печеное яблоко, кажется, я даже запах корицы почувствовал. — Вы проходите-проходите. Ребятишкам завтра выступать, а зала для репетиций свободного нет. Вот они и попросились в холле…
— А фотостудия? — тревожно спросил Мишка.
— Вот ключик, Мишенька, — похожая на птичью лапку рука старушки высунулась в окошко и вложила в мишкину руку здоровенный ключ с жестяной биркой. Видимо, еще от старых времен замки остались. — Владлен Германович просил только тебе передать, никому больше!
Мишка махнул нам рукой, мол, двинули за мной. А в холле снова раздался ритмичный бой бубнов и барабанов и дикарские выкрики.
Да уж, эклектика. Сочетание несочетаемого. В этом запутанном лабиринте мрачных и темных коридоров по всем признакам должны раздаваться крики боли и ужаса, стоны безысходности или, на самый крайний случай, висеть гробовое молчание. Но звуковое сопровождение было совершенно неподходящим. То нестройно играли всякие музыкальные инструменты. То раздавался театральный манерный хохот. То кто-то хором пел что-то задорное. Один раз в узком месте нам попался клоун.
— Стойте! — сказал он, выставив вперед ладонь. — Смотрите, как умею!
Он громко взвыл, изображая рыдание, и от его лица в нашу сторону брызнули струйки воды.
— Вот же идиот! — Мишка беззлобно оттер его в сторону, стряхивая с пальто капли воды. А клоун, заливисто хохоча, умчался куда-то вглубь очередного темного коридора.
Черт, а тут забавно! Почему я в юности не рассматривал культпросвет как возможное место для получения образования? В университете такого не увидишь… Может посоветовать самому себе? Позвать в кафе-мороженое, рассказать, что в городе есть такое вот заведение…
— Вот, мы пришли! — Мишка сунул здоровенный ключ в замочную скважину ничем не примечательной двери. Замок скрежетнул, дверь со скрипом открылась. — Осторожно, тут ступеньки! Сейчас свет включу…
Мишка канул в темноту, через минуту внутри вспыхнул свет.
Помещение было полуподвальным, без окон, с высоким потолком и абсолютно черными стенами.
— Анна, переодеться можно вон там, за ширмой, — Мишка ворочал штатив с прожектором. — Я пока подготовлю все. Ваня, ты сядь где-нибудь в сторонке, вон там, на кубиках, например. И сиди как мышь, не мешайся!
Я шел рядом с молчаливой Анной и изредка на нее поглядывал. Оны была задумчива и смотрела себе под ноги. Но по губам то и дело скользила мимолетная улыбка.
Нарушать молчание не хотелось. Все и так было прекрасно. Я первый раз наблюдал, как работает Мишка, и это был настоящий восторг. Первое время Анна чувствовала себя скованной, зажималась, смущалась в ярком свете прожекторов, но мой друг терпеливо ей что-то объяснял, указывал, куда смотреть, как положить руки, как двигаться. И буквально через каких-то полчаса она раскрылась и засияла. Превратилась в настоящую королеву, ослепительную и величественную.
А я смотрел, как передо мной творится магия, и даже счет времени потерял.
И даже пропустил тот момент, когда Мишка всего парой фраз убедил ее раздеться. У меня чуть крышу не снесло, если честно.
Как он это делает, вообще? И как у человека, с таким даром убеждения, вообще постоянно возникают проблемы с женщинами?
Интересно, о чем она сейчас думает? Вряд ли о том, чтобы сказать «мне так стыдно, на самом деле я не такая…» Очень уж мечтательное выражение у нее на лице. Как будто она только что побывала в мире своей детской мечты.
— А вы давно знакомы с Михаилом? — спросила она.
«Лет сто!» — чуть не вырвалось у меня.
— Примерно с ноября, — ответил я.
— Странно даже, вы общаетесь, как старые друзья, — по губам Анны снова скользнула улыбка.
— Родственные души, наверное, — сказал я. — Мишка такой человек, невозможно не влюбиться.
И мы снова замолчали. Я нашел ее руку и легонько сжал пальцы в пушистой варежке. Снег кружился в теплом свете фонарей, прохожих на улицах в этот час уж почти не было…
Мы так и дошли до самой общаги пешком. Не хотелось ни стоять на остановках, ни забираться потом в грохочущие полупустые коробки.
— Я когда-то мечтала сниматься в кино, — сказала Анна, когда мы свернули с проспекта Ленина к общаге. — И как-то так жизнь расставила все, что я даже любительскую театральную студию бросила. Мол, ерунда это все. Пустые мечты и трата времени. А сегодня вдруг поняла, что зря. Что надо было пробиваться, не смотря ни на что…
— Так еще не поздно начать, — сказал я и снова сжал ее пальцы. — Мишка сделает фотографии, надо будет сразу же отправить их во все киностудии.
— Да поздно уже, наверное, — Анна вздохнула. — Мне ведь уже не двадцать…
— Ну и что? — я обнял ее за плечи и повернул к себе лицом. — В сорок лет жизнь только начинается.
— Ой, да много ты в этом понимаешь! — Анна рассмеялась и шутливо толкнула меня в грудь.
«Побольше, чем ты думаешь…» — подумал я.
— Ты смотри! Если ты не разошлешь свои фотографии на киностудии,
