помощь пришел его незавершенный труд – пачка заметок, завернутых в пижаму. Ван принял таблетку фаводорма и, ожидая, пока она освободит его от него самого, на что требовалось около сорока минут, сел за дамское бюро, чтобы продолжить свои «lucubratiuncula».
Способны ли грозные приметы возраста, горько воспетые поэтами, сообщить естествоиспытателю Времени что-либо о его сущности? Очень немногое. Только воображение романиста могло бы увлечься этой овальной коробочкой, содержавшей когда-то «Duvet de Ninon» (пудру для лица, с райской птицей на крышке), забытой в приоткрытом ящике под триумфальной аркой этого бюро – не славящей, впрочем, победу над Временем. Сине-зелено-ранжевый предмет выглядел так, как будто должен был внушить Вану обманчивую мысль, что он семнадцать лет дожидался озадаченной, снисходительной, мечтательно-неспешной руки искателя: жалкий трюк мнимой реституции, подстроенное совпадение, – да еще и грубый просчет, поскольку такой пудрой пользовалась Люсетта, ныне русалка в рощах Атлантиды (а не Ада, теперь совсем чужая дама, едущая в черном лимузине где-то в окрестностях Моржа). Выбросьте его, дабы он не вводил в заблуждение более слабого философа; меня же волнует другое – тонкая ткань Времени, не тронутая узорной вышивкой событий.
Подытожим.
Физиологически чувство времени есть чувство непрерывного становления, и если бы «становление» имело голос, оно бы звучало, вполне естественно, ровной вибрацией; но ради Лога, не стоит путать Время со звоном в ушах, а раковинный гул длительности с пульсацией нашей собственной крови. Философически же Время – это всего лишь память в процессе развития. В каждой индивидуальной жизни, от колыбели до смертного одра, происходит постепенное формирование и укрепление этого станового хребта сознания, который является Временем сильных. «Быть» означает знать, что ты «был». «Не быть» подразумевает единственный «новый» вид (фальшивого) времени – будущее. Я отвергаю его. У жизни, любви, библиотек нет будущего.
Время – это что угодно, только не расхожий триптих: уже-не-существующее Прошлое, лишенное длительности Настоящее и то «еще-не-существующее», которое может никогда не наступить. Нет. Есть только две створки. Прошлое, всегда существующее в моем сознании, и Настоящее, которому мой разум сообщает длительность, а значит, реальность. Добавляя третье отделение с исполненными надеждами, предчувствиями, предопределениями, ясновидчески точными предсказаниями, мы все так же обращаем наше сознание к Настоящему.
Если Прошлое воспринимается как склад Времени и если Настоящее есть процесс этого восприятия, то будущее, в свою очередь, не является составной частью Времени, не имеет ничего общего со Временем и с газовой материей его физической текстуры. Будущее всего только шарлатан при дворе Хроноса. Мыслители, социальные мыслители, видят Настоящее устремленным за собственные пределы к еще не воплотившемуся «будущему», – но это ходкая утопия, передовая политика. Софисты в области технологий уверяют, будто с помощью Законов Света, применяя новейшие телескопы, позволяющие в космической дали различить обычный шрифт глазами наших ностальгирующих представителей на другой планете, мы действительно можем увидеть наше собственное прошлое (Гудсон, открывающий Гудсон и прочее в таком роде), включая документальное подтверждение нашего неведения того, что нас ждет (и что мы знаем теперь), и что, следовательно, Будущее существовало вчера и, путем умозаключения, существует сегодня. Быть может, это хорошая физика, но логика негодная, и Черепаха Прошлого никогда не догонит Ахиллеса будущего, как бы мы ни высчитывали расстояния на серых от мела досках.
Постулируя будущее, все, что мы можем сделать в лучшем случае (в худшем мы показываем банальные трюки), это необыкновенно расширить кажущееся настоящее, заставляя его пронизывать любое количество времени всеми видами информации, предвидения и предчувствия. «Будущее» в лучшем случае представляет собой идею гипотетического настоящего, которая зиждется на нашем опыте последовательности событий, на нашей вере в логические связи и привычный порядок вещей. На самом деле, конечно, наши надежды столь же неспособны наполнить будущее явью, как наши сожаления изменить Прошлое. Последнее обладает хотя бы вкусом, оттенком, ароматом нашего личного существования, но будущее к нашим мечтам и чувствам безучастно. В каждое мгновение оно является только бесконечным разветвлением возможностей. Заданная схема упразднила бы само понятие времени (тут по небосводу сознания проплыло первое облачко, пущенное снотворной пилюлей). Неизвестное, еще не пережитое и неожиданное, все восхитительные «Х» пересечений и точек соприкосновения – суть неотъемлемые составляющие человеческой жизни. Заданная схема, отняв у восхода его чудесную неожиданность, уничтожила бы все солнечные лучи —
Пилюля вдруг мощно подействовала. Он закончил облачаться в пижаму – череда неуклюжих, недовершенных движений, начатых около часу назад, – и ощупью забрался под одеяло. Ему снилось, будто он выступает с лекцией в зале трансатлантического лайнера и какой-то бродяга, похожий на того придорожного юнца из Хильдена, насмешливо спрашивает его, как многоуважаемый лектор объяснит то обстоятельство, что во сне мы знаем, что проснемся, разве это не схоже с нашей уверенностью в неизбежности смерти, и если так, то, стало быть, будущее —
На рассвете он проснулся со стоном и дрожью и тут же свесил ноги с кровати: если он прямо сейчас ничего не предпримет, он потеряет ее навсегда! Он решил немедленно ехать в женевский Манхэттен.
Вана порадовало восстановление полированных структур после целой недели черной помадки, осквернявшей белоснежный склон чаши до такой вышины, что никакие потоки не могли ее удалить. Что-то связанное с оливковым маслом и ватерклозетами итальянского типа. Он побрился, принял ванну, поспешно оделся. Не слишком ли рано еще, чтобы заказать завтрак? Следует ли телефонировать в ее отель, прежде чем пускаться в путь? Нанять аэроплан? Или, может быть, было бы проще —
Дверные створки балкона в его гостиной были открыты настежь. Полосы тумана все еще пересекали синеву стоящих за озером гор, но там и тут вершины уже окрасились охрой под безоблачной бирюзою неба. Четыре громадных грузовика прогромыхали один за другим. Он вышел к перилам балкона и задумался: а не поддался ли он когда-то раньше знакомому порыву расплескаться по мостовой – сделал ли он этот шаг? сделал? В сущности, никогда не можешь знать наверняка. Этажом ниже и немного в стороне стояла поглощенная видом Ада.
Он увидел ее стриженые бронзовые волосы, ее белую шею и руки, бледные цветы на легком пеньюаре, ее голые ноги и серебристые туфельки на высоких каблуках. Задумчиво, молодо, сладостно она почесывала бедро чуть ниже правой ягодицы: ладорский розовый росчерк на пергаменте в комариных сумерках. Поднимет ли она голову? Все ее цветы обернулись к нему, сияя, и она царственным жестом, подняв ладонью кверху и отведя руку, пожаловала ему и горы, и утреннюю дымку, и озеро с тремя лебедями.
Он покинул балкон и сбежал по короткой винтовой лестнице на четвертый этаж. На дне его желудка возникло сомнение, что это была не 410 комната, как он решил, а 412 или даже 414.
