И казалось бы, с каких пустяков началась эта трещина, сначала незаметная, теперь расползающаяся все шире!.. ещё прошедшую зиму, в пору самого гордого расцвета её семейного счастья, когда родился Адя, начались эти мелкие, враждебные стычки. Она, конечно, требовала многого для ребенка: нынче повязку Helene-Julienne[223], чтоб Адя не захлебнулся в ванне; завтра купальный столик, стоивший пятнадцать рублей; затем карманные весы, чтоб следить за питанием… Он, посмеиваясь добродушно, для её спокойствия выписал ей из Парижа эту повязку… «Хоть нас всех в корыте мыли и никто из нас не захлебнулся, но изволь… Авось нервы твои успокоятся!» – сказал он. Но уже купальный столик вывел его из себя.
– Это ещё зачем? Не было печали!
– Ах, Андрей, ты ничего не понимаешь! У Жука сказано… – И она принесла ему книгу, откуда прочла целую страницу.
Но он сердился:
– Выбросить пятнадцать рублей! Как же мы-то все росли? Как же у других? У бедных людей?
– Мы не бедные. Наконец, это не для чужого… Твой сын… И удивляюсь я на твои возражения!..
Когда же она потребовала карманные весы, стоившие двадцать пять рублей, ссылаясь на того же Жука, он бешено впервые закричал на нее:
– Ах, избавь ты меня, пожалуйста, от всех твоих жуков и тараканов! Ты просто невменяемой становишься… Кругом столько нужды, а она хочет четвертную бросить на нелепую роскошь…
– Здоровье Ади для меня всё! Не роскошь и не нелепость…
– Это буржуазные затеи… И вся эта книга написана только для богачей! Я сожгу ее, если ты будешь тыкать мне ею в глаза каждую минуту…
Но она тоже кричала вне себя:
– Какой ты отец? Какой ты муж? Мне стыдно за тебя!.. Не могу тебя уважать после этого!
– И пожалуйста, не уважай! Я не гонюсь за этим!
И он ушел, хлопнув дверью.
Это была их первая тяжелая ссора. И всё это вышло так неожиданно, что Катерина Федоровна разрыдалась. Они не говорили два дня.
– Так ты не купишь столик? – спросила она его через неделю.
– Нет. Из принципа не куплю… Теперь я вижу, это – мания. Этому конца не будет… Отказываюсь раз и навсегда потакать твоим прихотям!
– Ну хорошо… Куплю сама…
Карманные весы, конечно, появились в доме. Хотя они годились ребенку только до полугода, но разве следить за правильным питанием Ади не было её первой обязанностью?
Но Катерина Федоровна никогда не простила мужу этого разочарования. По ясной глади её чувства к нему легла тогда первая трещина. Не раз она укоряла его: «Как можешь ты жалеть на Адю, когда бросаешь сотни на каких-то художников и курсисток?»
Раз в отсутствие Тобольцева пришла курсистка. Катерина Федоровна пригласила её в гостиную. Это была бедно одетая, робкая девушка с землистым цветом лица. Она охотно рассказывала о себе: отец её дьякон, семья у них огромная, нужда большая. Она кинулась на акушерские курсы в надежде, что «Общество вспомоществования учащимся женщинам» внесет за неё плату за первый год. Но у «Общества» нет ни копейки.
– А какая плата?
– Тридцать пять рублей… – ответила та.
– Это удивительно! Рассчитывая на каких-то «добрых людей», вы ехали на последние деньги в столицу? Неужели вы не понимаете, что это безумие? Разве кто-нибудь обязан вам помогать?
– Я разве сказала… обязан?.. Я так хочу учиться…
– И учитесь, если у вас есть средства, но раз их нет…
– Если бы вы знали, как тяжело на плечах у семьи сидеть!
– ещё бы!.. Но разве чужим на шею легче садиться? Меня удивляют эти требования, – говорила она, взволнованно бегая по комнате и не видя потупленной головы девушки и её дрожащих губ. – Я сужу по себе: если бы у меня не было образования, я пошла бы в бонны, горничные, в кухарки, в прачки… Да, да, да!.. Я никогда в жизнь не попросила бы копейки у чужого человека!
Девушка встала. «Извините, пожалуйста!» – глухо прошептала она.
Катерина Федоровна осеклась. Нужда слишком ярко отпечатлелась во всем облике этой курсистки. Вспомнилось собственное прошлое.
– Нет, постойте!.. Я не хотела вас обидеть. Сядьте!.. Я вам совершенно искренно высказала свой взгляд на эти вещи и как я поступила бы сама в данном случае… Ведь я же не обязана думать, как вы. Мне уж тридцать лет, и меняться поздно… Теперь скажите мне правду: почему вы обратились именно к моему мужу? Кто вас послал?
С трудом сдерживая слезы, девушка рассказала, что в «общежитии», где она приютилась, имя Тобольцева пользуется огромной популярностью.
«Какая она худая!.. Наверное, голодна…» Катерина Федоровна сразу смягчилась. Она велела подать самовар, холодного мяса и сумела победить застенчивость курсистки, радушно угощая ее.
– Мне пришла идея… Я съезжу к свекрови. Знаю, что она не откажет. Я у неё никогда ничего не просила.
– Честное слово, я верну… При первом заработке…
– Верю, верю… Не плачьте, пожалуйста! – ласково сказала Катерина Федоровна. – Завтра в этот час приходите. Деньги будут… Только втолкуйте вы всем вашим товаркам, чтоб они оставили моего мужа в покое! Подумайте, откуда ему взять? Мы живем его жалованьем. Капитала у нас нет…
– Мы этого не знали, – лепетала девушка, и щеки её пылали.
На другой день курсистка получила деньги. Катерина Федоровна очень просила удивленную свекровь никому – тем паче Андрею – не рассказывать об этой её просьбе. Весь этот случай она скрыла от мужа, и ей казалось, что выход найден.
Но она ошиблась. Всю прошлую осень, вплоть до Рождества, это были нескончаемые звонки, целая толпа выброшенных за борт людей: исключенных студентов, жен ссыльных, маявшихся без работы отцов семейства, разбитых параличом артистов, художников без заработка… Они цеплялись за Тобольцева в страшном крушении своих надежд, в отчаянной борьбе за жизнь… Они не хотели, они не могли понять негодования Катерины Федоровны… Что им за дело до того, что он им чужой, этот Тобольцев, имя которого было на устах во всех редакциях, во всех конторах, подвалах, во всех «углах»?.. Что за дело до того, что они не видели его ни разу?.. К нему шли в минуту безысходного отчаяния, в него верили, как верят в чудо… И то, что потрясало Тобольцева до глубины души, что делало его рабом всех этих цеплявшихся за него людей, – совершенно ускользало от его жены. Когда ей говорили: «У меня семья… Я два года бьюсь без места, мы все заложили, все проели…», она логично спрашивала: «Но откуда же мой муж создаст вам место? Почему вы на него рассчитываете?» Когда жена ссыльного или исстрадавшаяся от нужды курсистка прибегала, прося дать ей работу, она возражала: «У нас не бюро. Почему вы думаете, что Андрей может найти работу для вас?» Психология этих людей была ей непонятна…
– Об одном прошу, – молил её Тобольцев, когда до него все-таки доходило окольным путем кое-что из этих глухих драм. – Не выходи ни к кому для объяснений! Отвечай через прислугу, что меня нет дома. Это будет во сто раз лучше, чем то, что ты делаешь…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
