Его голос вдруг вспыхнул страстью.
– Гляди чаще в глубину души!.. С закрытыми глазами гляди и слушай!.. Там дремлет Тот, кто знает все пути… Я чувствую иногда, как Он просыпается. Его рука ведет меня, слепого и покорного… И я иду без колебаний… Потому что я знаю: этот путь – есть правда и жизнь!..
Она открыла лицо и задрожала вся, с головы до ног… Казалось, она впервые расслышала этот таинственный зов в своей собственной душе… Но в этот миг вошел Потапов.
Они не слыхали его звонка, его стука в дверь. Это было так неожиданно, что они не успели даже отодвинуться. Потапов это видел… Только на одно мгновение задержался он на пороге. И вдруг, с исказившимся лицом, перебежал комнату и рухнул на колени перед Лизой.
Тобольцев вскочил. Лиза тоже хотела подняться… Но Потапов обхватил руками её ноги и зарыдал…
Не помня себя, весь бледный, Тобольцев выбежал из дома…
Сколько времени он бегал по переулку, хватаясь рукой за сердце, останавливаясь внезапно, глядя на окна и озираясь по сторонам? Был ли это час? Больше? Или меньше?.. Он не смел вернуться, он боялся помешать… Он чувствовал, что за стенами этого дома двое близких ем людей переживают драму. И кто скажет, не последний ли это акт?
Впоследствии, вспоминая мгновения, когда он держал в объятиях это неподвижное тело, Потапов ничего не мог восстановить из хаоса невыразимо-острых, стихийно-знойных ощущений, подхвативших его, как щепку волной, – бессильного, безвольного, слепого… Было ли это наслаждение без края? Было ли это страдание без меры? Жил он или умирал все эти мгновения? Кто скажет?.. Но одно только было незабываемо и ясно: чувство острой тоски, ножом пронизавшее его сердце… Маленькое личико с огромными, неподвижными глазами осталось в его памяти навсегда… Эти глаза, когда он вошел…
Улыбнулись ли они ему хоть раз за эти часы забвения?.. О нет… Мрак и холод веял из них. Худенькое, стаявшее тело не дрогнуло ни разу от пыла его больной страсти, от огня его исступленных ласк… Как будто она была не живая…
«Это ничего… это ничего… – говорил он себе потом, вспоминая. – Она всегда была такой… Она не может быть иной…» Но жуткое чувство не проходило… То чувство, которое сдавило ледяной рукой его сердце, когда после взрыва его страсти, пассивная и далекая, она села опять на кушетку, поправила волосы и поглядела через его голову куда-то, как будто его не было в комнате.
Ему стало страшно. «Лизанька! Как ты похудела!.. Как изменилась ты, бедняжечка!.. Я не прошу простить меня, Лизанька, за все, что ты испытала там. Ты это делала не для меня. И ничего тут изменить я не мог… Но теперь довольно! Ты надломишься… Если ты умрешь, умру и я. Да… Да! Неужели ты этого не чувствуешь, Лиза? Неужели ты этого не поняла сейчас?! О, если это так… значит… бесконечно далека от меня душа твоя… И не могу я уже найти ее…»
Она молчала. Она, всегда жалевшая его, всегда чуткая к его муке… Почему?.. Холод и мрак опять глядели из её глаз. И он не узнавал её лица… Казалось, какая-то грозная тайна вошла в её жизнь. Казалось, он стоит перед черной, наглухо запертой дверью. И если даже он разобьется головой об эту дверь, она, отделенная ею от мира, не услышит его стонов.
Он содрогнулся. Внутренний голос говорил ему, что он потерял её навсегда.
Они долго молчали… «Ну что же? Что же теперь?» – силился он понять, сидя с закрытым лицом, Далеко от нее, напрягая свой мозг, чтобы вырваться из рокового кольца жгучего отчаяния. «Не о себе… о ней надо думать! её жизнь, быть можёт, рассудок на волоске… Андрей прав. Спасать надо!»
Он подошел и сел рядом. Он говорил ей о необходимости бежать за границу, бежать немедленно. Там будут новые люди. Новые формы жизни и впечатления… Надо бросить работу хоть на год. Пожить у моря, поправить нервы… Теперь недолго ждать. Она вернется скоро… Все вернутся…
В последний раз поцеловал он ее, неподвижную и бесстрастную. В последний раз с мученьем взглянул в это маленькое трагическое личико «Лилеи»… И вышел из комнаты, закрыв лицо руками.
– Прощай, Стёпушка! – расслышал он уже за дверью.
Показалось это ему? Или нет?.. Вмиг он очутился подле, сжимая худенькие ручки, ища взгляда этих скорбных глаз, блуждавших по комнате… О! Унести хоть кроху её нежности с собой в этот далекий мир, где ей не будет места… Унести хоть тень её былой ласки!.. Его слезы капали на её руки…
– Стёпушка… прощай! – заговорила она глухо, как бы с трудом, все блуждая взором по предметам и не видя их, как слепая. – Мы никогда уже не встретимся… Я это чувствую…
Он сполз к её ногам и зарыдал, как мальчик, пряча голову в её коленях… О да!.. Они никогда уже не встретятся. Он это знал. В этот краткий миг, когда его разбитая, измученная душа подошла к грани, за которой завесой Повседневного скрыто от нас будущее, она задрожала в ясном предчувствии Неизбежного… «Они уже не встретятся…»
Он не помнил, как вышел из дому, как наткнулся на Тобольцева в переулке. У того замерли все вопросы, когда он увидал лицо Стёпушки… Молча они прошли шагов сто…
– Её надо увезти… Ей бежать надо скорее, – сказал как-то невнятно и бесстрастно Потапов, так же как и Лиза, куда-то глядя перед собой немигающими глазами. – Ты это сделаешь?
– Да… Конечно… Разве ты думаешь…
– Её надо спасти, Андрей! Я нынче видел в её лице смерть…
Тобольцев содрогнулся.
Они прошли ещё с четверть версты в жутком молчании, не замечая, что молчат; не замечая прохожихбез всяких предосторожностей. Все казалось бледным и ничтожным перед тем, чем были полны их души…
На углу они простились. На одно мгновение встретились их глаза. На одно мгновение сверкнули они, отразив бесконечную гамму чувств… Крепкое пожатие руки… И фигура Потапова скрылась за углом…
«Спасти, спасти!..» – било в виски Тобольцева, пока он спешил за Лизой. «Да… Стёпушка силой своей высокой любви раскрыл нам тайну этого лица… На нем печать уходящих».
Они вернулись к обеду, пройдя пешком весь просек.
– Куда вы пропадали? – удивилась Катерина Федоровна.
– В Богородское ходили – чай пить, – ответил Тобольцев.
Но Федосеюшку они не обманули. Она видела, как они спешили к заставе. Лицо Лизы поразило ее… Она поняла все…
«В Таганку ездила… крадучись… Не обманешь, нет! Проклятущая!.. Думала – под семью замками… Свет увидала… А она? На ж тебе!.. Это поднадзорная-то? А!.. И не помешать ведь… Чем помешаешь? Его подведешь… Пожалуй, и в ссылку ещё вместе поедут да повенчаются… Ну, погоди же!..»
Но, в сознании своего бессилия, она падала на колени перед темной, старой иконой и, страстно плача, начинала молиться… О чем?.. Просила ли она забвения? Просила ли она помощи? Каялась ли она в этих грешных замыслах?.. Она засыпала разбитая и вставала больная. От неё осталась тень… Два раза Петенька вызывал её в парк. Но что стала бы она ему рассказывать? Она чувствовала, что он подозревает что-то. Она сама уже не верила в свою власть над ними…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
