После рождения сына Сигурда отношения с женой Сюзанной изменились. Она по-прежнему поддерживала Ибсена как писателя. «Ты гениален, — говорила она. — Какое тебе дело до того, что пишет весь этот сброд!» Но физическая близость, судя по многим признакам, сошла на нет. Она стала всего лишь платонической подругой для драматурга, и он порой из-за этого впадал в длительные депрессии.
У Ибсена была история с Лаурой Килер, которая написала продолжение пьесы Ибсена под названием «Дочери Бранда». Они встречались в Германии, и Ибсен называл Лауру «ласточкой», однако никаких продолжений не произошло. Ибсен использовал Лауру всего лишь как прототип своей Норы.
В 1889 году в жизни Ибсена появилась 18-летняя Эмилия Бардах из Вены. Она, как говорится, по уши влюбилась в 60-летнего драматурга, заслужившего славу женского рыцаря и заступника женщин в литературе. Эмилия захотела отдать ему свою молодость и посвятить всю жизнь Ибсену. Стать музой, а еще лучше — легендой, чтобы их имена навечно были связаны вместе. Ибсен называл ее «майским солнцем в сентябрьской жизни». Эмилия приехала в Госсензас, где жили супруги Ибсен, с матерью, которая быстро нашла общий язык с фрау Ибсен — обе страдали одними теми же болезнями и недугами, — а в это время муж фрау Ибсен и дочь фрау Бардах вели между собою захватывающие дух беседы о глупостях, о смелых поступках, о безрассудстве и, конечно, о пламени любви. Они расстались, но стали обмениваться письмами. Эмилия ратовала за то, чтобы совершить «безумие» и соединить судьбы под солнцем любви. Ибсен никак не мог бросить стареющую подагрическую жену и в конце концов попросил Эмилию больше ему не писать и не ломать ему жизнь.
Тут следует, наверное, привести давнее высказывание мачехи жены Сюзанны по поводу Ибсена: «Было что-то забавное, но не изящное, скорее неуклюжее и трусоватое в его манере держаться, он боялся оконфузиться, стать предметом насмешек, он еще не научился презирать свое окружение, и потому ему недоставало уверенности в себе».
Со временем к Ибсену пришла уверенность, но страх перед манящей юностью остался. После отъезда венской искусительницы что-то заподозрила жена Ибсена, но он ее успокоил: «Готов торжественно присягнуть, что мне и в голову не приходили подобные мысли».
Позднее Ибсен назвал Эмилию Бардах маленькой демонической разрушительницей, которая заманивает и отнимает мужей у других женщин. Эмилия послужила прототипом для Гедды Габлер — героини ибсеновской пьесы, которая играла в опасную игру. Она коварна, завистлива и холодно жестока. Своего бывшего возлюбленного она толкает на самоубийство, но и сама под занавес сводит счеты с жизнью. Гедда — натура сложная, она любит исподтишка причинять несчастия другим и радуется от этого, мужчин она боится и презирает их. Так Ибсен переиначил характер Эмилии: любовь переплавил в ненависть.
Супружеская жизнь Ибсена с каждым годом усложнялась и от былой идиллии не осталось и следа. И не мудрено, что появилась еще одна другая. Этим последним проблеском солнца в жизни старого писателя стала молодая пианистка Хильдур Андерсон. Когда жена Ибсена куда-нибудь уезжала, все свое время он проводил с Хильдур. Эта связь длилась 9 лет. И свою первую встречу 19 сентября 1891 года Ибсен и Хильдур всегда отмечали, как самый светлый и радостный день жизни. Они были близкими духовными друзьями. Однако когда жена опять что-то заподозрила и почувствовала угрозу семейному «счастью», то Ибсен тут же порвал все отношения с Хильдур, как и в случае с Эмилией. Ибсен мог повторить горькие слова: «Мы потерпели фиаско и в амплуа любовников, и в амплуа героев».
Странно, но, когда пишешь об одном герое, почему-то вспоминаешь другого. Такая вот кинематографическая ассоциация из фильма «Простая история» — два персонажа в исполнении Нонны Мордюковой и Михаила Ульянова. Ульянов нерешителен, как Ибсен, и Мордюкова говорит ему с сожалением: «Хороший ты мужик, но… не орел!»
Генрик Ибсен никогда не парил орлом. В личной жизни он никогда не нарушал запреты и табу. Недаром ему принадлежит такой афоризм: «Чистая совесть — самая лучшая подушка».
У позднего Ибсена можно прочитать такую зарисовку, очень напоминающую автопортрет: «Перед источником… сидит отягченный грехами человек, который не может вполне стряхнуть с себя земной прах. Я называю эту фигуру раскаянием в загубленной жизни. Он сидит, погрузив пальцы в струю источника… чтобы омыть их… и его грызет и точит мучительная мысль, что ему никогда, никогда не удастся этого. Во веки веков не освободиться ему, не восстать для новой жизни. Он навеки останется в своем аду».
И еще одна цитата из Ибсена (непонятно к кому обращенная — к себе или к другим?): «Большинство людей умирают, так по-настоящему и не пожив. К счастью для них, они этого просто не осознают». Но Ибсен-то осознавал или старался не сознавать, ибо так было легче и спокойнее? Вопрос.
Ибсен как человек
Впрочем, об этом уже говорилось в предыдущей главке, интересный портрет Генрика Ибсена набросал Александр Блок: «Появляется любезный, сухой и злой Ибсен… К назойливому лезущему не вовремя гостю он выходит с пером в руках… Это единственный знак досады, ни слова нелюбезного, — и гость сконфужен. Фрау Ибсен блюдет покой и пищеварение супруга. Когда на улице наберется достаточно народу, она отдергивает занавеску: взорам зевакам представляется Ибсен, погружаемый в работу».
«Любезный, сухой и злой Ибсен, в щегольской и всегда застегнутом сюртуке и в перчатках», — продолжает Блок. Молчальник, затворник, таинственный сфинкс… Сам Ибсен признавался другому норвежскому классику Бьёрнсону: «У меня такое чувство, будто огромная, бесконечная пустыня отделяет меня от Бога и людей».
И далее: «Я знаю свой недостаток — неспособность тесно, душевно сходиться с людьми… Я не могу заставить себя раздеться донага. И я чувствую, что в своих отношениях с людьми я вообще не в состоянии вполне выразить то, что ношу в глубине души и что составляет мое настоящее „я“, поэтому я предпочитаю совсем замкнуться в себе». Вам это не напоминает знаменитое тютчевское:
Молчи, скрывайся и таиИ чувства и мечты свои…
Невозможность общения, невозможность коммуникации, если выражаться современным языком, — испытывал не только Федор Иванович Тютчев, но и Генрик Ибсен:
Как сердцу высказать себя?Другому как понять тебя?Поймет ли он, чем ты живешь?Мысль изреченная есть ложь…
Это написано в 1830 году, когда Ибсену было всего два года. Но, вглядываясь, в сумрачный лик зрелого Ибсена — чудовищные седые бакенбарды и пытливые глаза-буравчики под очками, — кажется, именно эти тютчевские мысли одолевали Ибсена.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
