что нечувствительны к боли, во времена инквизиционных процессов считались лишним доказательством связи с нечистой силой.
С. 91. Кобольды — низшие сверхъестественные существа из мифологии германских народов — злобные рыжебородые карлики, обитающие в шахтах и штольнях.
С. 94. «Страх пред Господом нашим...» — см., например, Книгу притчей Соломоновых (10: 27): «Страх Господень прибавляет дней, лета же нечестивых сократятся».
С. 105. ...далекий приглушенный стук рухнувшего на дно тела... — Сравните, например, с записями Чаньского наставника Линьцзы Хуэйчжао из Чженьджоу:
«§ 22. ...Достопочтенные! Только совершая пять неискупимых грехов можно обрести освобождение.
§ 23. Некто спросил: "Что такое пять неискупимых грехов?" Наставник сказал: "убить отца, убить мать, пролить кровь из тела Будды, нарушить мир и согласие в сангхе, сжечь священные писания (сутры) и иконы — это и есть пять неискупимых грехов".
"Что такое мать?" — спросил некто. Наставник сказал: "алчность и страсть есть "мать". Когда сосредоточенным сознанием вы вступаете в известный мир страстей и желаний (камадхату) и пытаетесь найти эти страсти, но видите лишь пустотность признаков всех дхарм, когда нигде
нет привязанностей, — это и называется убить "мать""» (Дзен. Ослы не выдерживают пинка дракона. М., 1993. С. 53 — 54).
Вальпургиева ночь
Перевод сделан по изданию: Meyrink Gustav. Walpurgisnacht. Leipzig: Kurt Wolff Verlag, 1917.
Роман «Вальпургиева ночь» увидел свет в 1917 г., накануне Октябрьского переворота в России и незадолго до Ноябрьской революции в Германии. Эту книгу можно с полным правом считать «романом-напоминанием» и «романом-предупреждением». Напоминанием — потому что описанное в нем (но не происходившее в нашей с вами объективной реальности) восстание пражской черни — это художественное и эзотерическое переосмысление сразу нескольких эпизодов чешской истории: гибели Оттокара II Пршемыслида, последнего славянского короля Чехии, в битве с Рудольфом II Габсбургом (1278), восстания в 1418 — 1420 гг. в Праге, гуситских войн 1419 — 1438 гг., смерти Яна Жижки в 1424 г. Предупреждением — потому что и все эти кровавые события, и описанные в романе заговоры, мятежи и убийства — ничто перед катастрофами, обрушившимися в XX в. не только на Чехию, но и на весь мир. «Христианская цивилизация Европы меняла свой курс, — пишет в предисловии к французскому переводу "Вальпургиевой ночи" Раймон Абеллио, — во всемирной истории начиналась новая эра. Но предчувствия Майринка не были напрямую связаны с политическими коллизиями: австрийский визионер считал их лишь отражениями "незримой истории", земными отзвуками инобытийных катаклизмов» (Abellio P. Preface: Gustav Meyrink. La Nuit de Walpurgis. P., 1963. P. 7 — 8). «Голос прошлого доносился издалека, голос настоящего был как эхо резонатора, позволяющего первому звучать громко и выразительно». В «Вальпургиевой ночи» сплавлены воедино космические, исторические и личные драмы. «Вечное возвращение» — не только закон истории, но и удел любой мало-мальски значительной личности, не сумевшей за время земной жизни достичь «озарения» или «отождествления с Абсолютом». Чуть ли не все герои романа — чьи-то двойники, чьи-то перевоплощения. Они живут одновременно в двух мирах, в двух временных измерениях — прошлом и настоящем. С прошлым их связывает не столько «голос крови», сколько вампирическая жажда насытиться кровью чужой и жертвенная решимость пролить свою собственную, как они делали это в предыдущих инкарнациях. В одной из сцен романа автор сравнивает их с кровяными пиявками из реки Мольдау (Влтавы): «...они ждут и знают, что однажды получат новый корм...» С темой крови перекликается тема колдовской одержимости, «авейши». С помощью этого магического действия «мертвые проникают в тела живых», могут натравить одних людей на других. «Авейша» тоже подпитывается жаждой крови, и противостоять ей способен лишь тот, кто в нынешнем или прошлом воплощении уже напитался кровью: так оно и случается с главной героиней романа, Поликсеной, питающей «острую инстинктивную ненависть ко всему мертвому и бескровному». Кровь, своя, «родовая», и чужая дают ей возможность выжить в пожарищах и кровопролитиях пражского бунта; ее возлюбленный Отакар,
музыкант, принадлежащий к тем людям, «которые не могут согласиться с кровью», габнет, стремясь увенчать себя короной «всемирного владыки», — это стремление куда сильнее жажды довоплотиться, обрести подлинную реальность в мире крови и хаоса, во мраке Вальпургиевой ночи.
С. 133. Лай. Еще. И еще раз... Кажется, лаял Брок. — Примечательно, что роман «обрамлен» завыванием полуслепого (и, стало быть, вдвойне вещего) пса Брока. Само имя «Брок» явственно напоминает о горе Бро-кен — традиционном месте ведьмовских шабашей в Вальпургиеву ночь. Вначале он словно бы предупреждает героев, что порождения мрака надвигаются все ближе и ближе. Эта символическая «заставка» явственно перекликается со строкой из «Энеиды» (V, 257, пер. С. Ошерова), где вой псов звучит как весть о приближении Гекаты, богини мрака, морока и чародейства, связывающей между собой два мира — видимый и невидимый, живой и мертвый: «Псов завыванье из тьмы донеслось, приближенье богини им возвещая...» (Неут G. Glossaire // Meyrink Gustav. La Nuit de Walpurgis. P., 1963. P. 224) Эту строку, кстати говоря, Вячеслав Иванов предпослал в качестве эпиграфа своему стихотворению «Собаки» (1927), где о псе-духовидце сказано так:
Быть может, в недрах Ночи он видит прежде нас, Что, став недвижно, очи в последний узрят час.
В зачине романа лай Брока оповещает о появлении «в недрах Ночи» лицедея и чародея Зрцадло, гениального медиума, способного принимать любые обличья, живого мертвеца, в чем-то схожего с гаитянскими зомби («Пресвятая Дева — знамение! Смерть в доме!»). В финале Брок побуждает своим воем одного из немногих оставшихся в живых персонажей поскорее сорвать с календаря листок с надписью «Вальпургиева ночь» — ведь она уже миновала.
Эльзенвангер — многие персонажи романа носят имена, имеющие символическое значение. «Эльзенвангер» — человек, находящийся в колдовской зависимости от «Эльзы»: так в старинных германских поверьях называли демоническое существо низшего порядка, обладающее призрачной женской природой, разновидность суккуба, питающегося мужской жизненной силой. В данном случае «Эльзой» следует, видимо, считать полубезумную графиню Заградку.
Гофрат (нем. Hofrat) — надворный советник, седьмой из четырнадцати чинов Табели о рангах; в контексте романа его нужно понимать как воплощение посредственности.
Тадеуш Флугбайль — один из главных героев романа, олицетворяющий излюбленную тему автора: трагический и полный опасностей путь к духовной реализации, пусть даже достигаемой ценой гибели в манифестированном, посюстороннем, «ночном» мире. Он — единственный протагонист драмы, кому удается в одном из обличий лицедея Зрцадло угадать свое собственное лицо и услышать свой собственный голос, «внутренний», вещающий ему о самопожертвовании, ведущем к освобождению. Его имя перекликается с именем (и чином) Тадеуша Гаека, лейб-медика при дворе
