слышен звон пивных кружек на городской площади. Здесь начинается так называемая Саксонская Швейцария. Долина Эльбы, красиво обрамлённая лесистыми холмами, и в самом деле располагает к подобному сравнению – недаром Бернардо Белотто запечатлел эти виды с фотографической точностью ещё в XVIII веке. Благодаря “ведутам” итальянского художника можно и сегодня представить, что видел Батюшков из окон палаты.
Что говорить, это райские пейзажи.
Доктор Готлиб Пинитц открыл клинику для излечимых душевнобольных в 1811 году. Она разместилась в пустовавшей городской крепости и за несколько лет снискала славу передовой. Знали о Зонненштайне и в России. За год жизни после возвращения из Симферополя (в Петербурге) болезнь Батюшкова не утихла. Напротив, она приобретала всё более мрачные формы. Константин Николаевич рассорился с Муравьёвой и поселился один на отшибе города. Жуковский, навещавший его на Карповке чаще прочих, вспоминает, что в разговорах Батюшков бесконечно жалуется на врагов, которые делают ему оскорбления, и что только смерть может спасти его от бесчестья; сообщает, что собирается наложить на себя руки. Впрочем, когда речь заходит “о поэзии, о его планах – тут исчезало безумство и я слышал прежнего Батюшкова” (П.А. Вяземскому. Август 1823). “Он утверждает, что его кавказская знакомка живёт с ним в одном доме”, – продолжает Жуковский. “Я побежал, как бешеный, вниз (рассказывал Батюшков), и что же увидел? Женщину в маске, идущую с каким-то мужчиною; я увидел её уже вдали, но узнал. Уверен, что она; какой-то ангел удержал меня от того, чтобы броситься перед нею на колени. Что бы из этого вышло – та же сцена, которую сыграл Соковнин[68]. Она презирает меня, смеётся надо мною, а сама впала в ужасный разврат, что она говорила, того не услышишь в бордели”. Как и было сказано, кавказская история с неизвестной госпожой Леоненковой и на Карповке не давала поэту покоя; можно только с горечью представить маленькую фигурку одержимого слуховыми галлюцинациями поэта, который мечется по тёмной набережной, распугивая редких гуляющих.
Для постоянного надзора за Батюшковым требовался доктор. Но те, что могли бы жить с больным поэтом – отказывались, а нанимать дурного не имело смысла. Но вопрос о помещении поэта под постоянный медицинский надзор казался всё менее праздным. В России подобного рода медицинского обслуживания не существовало, значит, следовало отвезти Батюшкова в Европу. Инициатором поездки стал Жуковский. Он убедил родственников отправить поэта в Саксонию, которая находилась близко к России и считалась лучшим бальнеологическим курортом. Субсидия, назначенная императором, позволяла оплатить дорогу. Но чего хотел сам Константин Николаевич? Кроме того, чтобы свести счёты с жизнью?
Накануне отъезда (апрель 1824) он пишет императору Александру прошение разрешить ему “немедленно удалиться в монастырь на Бело-Озеро или в Соловецкий”. И в Петербурге, и два года спустя, уже в клинике, он продолжает ждать положительного решения. Однако просьба останется без ответа. После консультаций с Жуковским Александр подпишет рескрипт, что “прежде изъявления согласия на пострижение, государю угодно, чтоб он ехал лечиться в Дерпт, а может быть, и далее”. Для чего приказано выдать Жуковскому “пожалованные 500 червонцев на путевые издержки Батюшкова”.
Он и Жуковский прибудут в Дерпт вместе. Не дожидаясь переговоров с местными врачами, Константин Николаевич той же ночью сбежит из гостиницы. Утром его обнаружат в 12 верстах от города спящим на мокрой обочине. Ясно, что о лечении на дому не может быть речи. “Батюшков же отправляется в Германию, в Зонненштейн, – пишет здешний студент, будущий поэт Николай Языков, – где какой-то известный лекарь имеет целый пансион сумасшедших и их вылечивает. Здешние медики отказались от него”.
В годы первой четверти XIX века над умами немецких медиков властвовала философия идеализма. Она утверждала точку опоры в неповторимой человеческой сущности, тем самым как бы соединяя эпоху Просвещения, обожествлявшую разум, с романтизмом, полагавшим истину в душе человека. Считалось, что причину психической (как, впрочем, и других) болезни следует искать в самом человеке. Вот как пишет об этом современник Батюшкова – изобретатель термина “психосоматика” профессор Иоганн Хайнрот: “Если бы органы брюшной полости могли рассказать историю своих страданий, то мы с удивлением узнали бы, с какой силой душа может разрушать принадлежащее ей тело. В истории окончательно расшатанного пищеварения, поражённой в своих тканях печени или селезёнки, – в истории заболевания воротной вены или больной матки с её яичниками, – мы могли бы найти свидетельства долгой порочной жизни, врезавшей все свои преступления как бы неизгладимыми буквами в строение важнейших органов, необходимых для человека”.
Хайнрот разделял душевные расстройства на три типа – расстройство чувства, ума и воли, в свою очередь разделяя их на активные и пассивные.
1) расстройство чувства (активная мания / пассивная меланхолия);
2) расстройство умственных способностей (паранойя /слабоумие);
3) расстройство воли (неистовство / абулия).
Если человек, считал Хайнрот, от рождения свободен и сам делает выбор между добром и злом – если он автор собственной моральной судьбы – врачам просто следует вернуть пациенту заблудшую душу. О том, что причиной “сбоя” психики может быть психологическая травма или наследственность, тогда не задумывались. Немецкая школа “психиков” не придавала влиянию внешней среды почти никакого значения, а до открытий генетики и психоанализа оставались годы. В первой половине XIX века психиатрия все ещё опиралась на Античность и теорию гуморов с “чёрной желчью” меланхолии – и Средневековье с его борьбой добра и зла в душе человека. Впрочем, факт изучения болезни уже был огромным шагом вперёд для эпохи, когда в России душевнобольных держали, как зверков, в клетке. А доктор Пинитц настаивал, что душевные болезни поддаются не только профилактике, но даже излечению. Нужно просто отыскать правильное средство, чтобы вернуть человека из мира ложных представлений.
Какими же были эти средства?
Мешок (Sack). Саван из полупрозрачной ткани. Надевался на больного так, чтобы окутать его. Внешний мир изнутри такого мешка выглядел как бы в тумане. Считалось, что неясность очертаний снаружи способствует наведению на резкость внутреннего мира пациента.
Смирительный стул или кровать. К стулу ненадолго привязывали широкими кожаными ремнями, а кровать использовали для более длительного воздействия, здесь даже имелись отверстия для выделений. Считалось, что муки неподвижности урезонивают буйных. А на крикунов и истериков надевали кожаные маски и “деревянные груши”.
Колесо наподобие тех, что делают в клетках для белок, только большое. Пациента помещали внутрь. Любая его активность приводила колесо в движение; значит, чтобы зафиксировать себя, больному следовало успокоиться и переключить внимание с собственных фантазий на реальность физического мира.
И так далее.
Душевная болезнь Батюшкова проявляла себя в смене настроений от приступов гнева или мании преследования – до углублённой религиозности или полной апатии к
