По моему убеждению, честь никогда не может помешать, чего не скажешь о её нехватке или отсутствии. И я не могу усмотреть ни крупицы чести, ни намёка на неё в той истории, о которой только что рассказал.
— Итак, ты заявляешь, что ни на что подобное не согласишься?
— Да, мессир. Именно так.
— Однако! Значит, ты устанавливаешь для других очень высокое мерило чести.
— Нет. Ничего подобного. Если я и устанавливаю некое мерило, то только для себя самого и не понуждаю никого следовать моему примеру. Речь идёт лишь о моей чести, и я подхожу к ней с собственным мерилом.
Жюстин поджал губы, потом кивнул.
— Ты славный малый. Неудивительно, что для некоторых ты как бельмо на глазу. Впрочем, меньшего я от тебя и не ожидал, и ты всецело можешь рассчитывать на мою поддержку. Но скажи, почему ты не отправился со своим рассказом прямиком к де Сабле? Он принимает твои дела близко к сердцу и занимает в братстве более высокое положение, чем я. И вообще в подобных делах он имеет большее влияние.
Едва Жюстин произнёс имя де Сабле, как Сен-Клер начал качать головой.
— Я не осмелился. Мессир Робер — хороший человек, я неплохо знаю его и полагаю, что он мне доверяет, но он близкий друг Ричарда. Близкий и давний. Они даже родня, нечто вроде кузенов. Хотя в каком именно родстве они состоят, я не смею и предполагать, это слишком опасно. Нет, я не думаю, что Робер выдал бы меня Ричарду. Знаю — он бы никогда так не поступил. Но он бы мог по оплошности выдать себя, выказав королю своё неодобрение, и тем самым нажить неприятности. Он — человек чести, он свято её хранит, и ему было бы трудно скрывать своё отвращение, узнав о том, как Ричард относится к королеве. Я не прощу себе, если де Сабле пострадает из-за того, что я ему рассказал, к тому же рассказал без всякой надобности.
— Хмм. Вероятно, ты прав. Мы никогда не знаем точно, правильно ли поступаем, но, по крайней мере, у нас есть выбор. И мне сдаётся, что свой выбор ты сделал правильно... Что-то не так?
Сен-Клер нахмурился.
— Ничего. Только мой рассказ, похоже, вас ничуть не удивил.
— А почему он должен был меня удивить? Ты считаешь, что меня должна была потрясти испорченность, развращённость этих мужчин и женщин? Что заставляет тебя так думать? Я вступил в братство в восемнадцать лет, брат Андре, как и ты, и с тех пор беспрестанно учился и расширял свои познания, дабы добиться продвижения в иерархии ордена и обрести истинный путь к Богу. И главное, что мне удалось узнать, — это то, что после разрушения римлянами Иерусалима, после смерти Иисуса и брата его, Иакова, человечество блуждало в пустыне невежества, тщетно пытаясь найти путь к Богу. Человечество следовало за такими же слабыми и смертными людьми, как и остальные, какие бы громкие имена и титулы они себе ни присвоили. Так гласит наше древнее учение. Человека возвышает божественное прикосновение, а без него он по природе своей немощен, падок на грех и своекорыстен. Поэтому я ничуть не удивился. Моя задача состоит в том, чтобы найти способ обратить то, о чём ты поведал, на пользу нашему братству. Оттого я рад, что ты прежде всего обратился ко мне, ибо в нынешней ситуации потребуется помощь со стороны Храма, а де Сабле к нему ещё не принадлежит. Необходимо, чтобы ты пока побыл здесь, где Ричард тебя не достанет... Хотя это, разумеется, поможет только на время, ведь он вполне может явиться за тобой, как твой законный сеньор. Однако мы надеемся, что на ближайшие дни его отвлечёт война с Исааком Комнином. Единственный же способ по-настоящему избавить тебя от притязаний короля — это официально посвятить в полноправные рыцари Храма. С этой целью я как можно скорее соберу всех имеющихся под рукой рыцарей.
— Вы имеете в виду, что меня посвятят одного, без остальных послушников? Но как такое возможно?
— Тебя поневоле посвятят спешно и тайно, и это не только может, но и должно быть сделано быстро. У нас есть основания и причины для принятия такого решения, и всё, что сейчас требуется, — это собрать столько полноправных рыцарей, сколько требуется для проведения церемонии.
Сен-Клер поморщился.
— «Основания и причины»! Неужели достаточно желания вырвать меня из королевской хватки — из-за истории, о которой не будем лишний раз поминать, — чтобы сразу появились и основания, и причины? И как вы объясните моё посвящение остальным?
— Очень просто. Начать с того, что, разумеется, никто и не заикнётся о связи между твоим посвящением и королём. Имей это в виду. А насчёт официального объяснения не беспокойся, оно у нас имеется. Я ведь говорил, что твой кузен жив, с ним всё в порядке (хотя последнее утверждение некоторые его товарищи-тамплиеры готовы оспорить). Мессир Александр — уже не в первый раз — огорчает своих собратьев-храмовников, подходя со слишком высокой меркой к тому, что почитается у них за достоинство и добродетель, и ничуть не скрывает этого. Он всегда был колючим малым, твой кузен. Колючим и готовым до конца отстаивать свою правоту, а не прав он бывает редко. Ясно, что такие повадки и прежде не дарили ему любви со стороны его менее бескомпромиссных товарищей. Но сейчас, вернувшись из сарацинского плена, он принялся обличать в невежестве и испорченности иерархов Храма и вообще распространять вынесенные от сарацин идеи, отнюдь не вызывающие восторга тамплиеров. Дошло до резких споров и открытых нападок на него — насколько я понимаю, нападок столь резких, что Синклер снова удалился в пустыню. Теперь многие храмовники считают, что он был подкуплен или соблазнён Саладином, впал в ересь и должен быть лишён рыцарского звания, изгнан из ордена и отлучён от церкви.
— Сладчайший Иисус! Неужели с ним могут так поступить?
— Да, ещё как могут, если сочтут нужным. Христианские монахи — божьи люди, стало быть, должны быть нетерпимы к любым проявлениям неправедности или небрежения
