— И ты говоришь об этом так спокойно?! — возмутился хоббит.
— А как же мне ещё говорить? — с усмешкой прищурился Хьярриди.
— Но они… Они же нарушают слово!
— Слово? Они не давали никакого слова. Мир принят нами, дружиной Фарнака, дружинами Лодина, Канута, Бьелафа… Мир принят нами, потому что послы Королевства говорили с нами и убедили нас. Но разве Фарнак может отвечать за Скиллудра, Ольма, Ория? С ними-то никто никаких разговоров не вёл! А такого, кто мог бы говорить за всех нас, у нас нет… И не будет, надеюсь. Пока все вожди нашего Народа не примут мира — его не будет, и ничего тут не сделаешь. Гондорские короли немало насолили нам, жестоко преследуя и изгоняя нас с тех мест, где наши отцы пытались закрепиться. Тогда никто не мог и помышлять о войне — мы были ослаблены, малочисленны, в сердцах людей иссякло мужество. Так что счёты у нас взаимные, и не торопись обвинять нас, хоббит!
Дни путешествия промелькнули быстро. Баржа двигалась ходко и безостановочно, её всё время погонял попутный ветер, и спустя четыре дня, выйдя утром на палубу, Фолко, ёжась от предрассветной свежести, увидел, что берега расходятся и между зелёными холмами прямо по носу синеют сказочные просторы безбрежного Великого Моря.
Позже, много позже, Фолко нашёл красивые слова о своей первой встрече с беспредельностью, но сейчас он просто, раскрыв рот, глазел на открывшуюся многоцветную, сине-серо-голубую равнину, сливающуюся у края неба с белизной далёких облаков. Он услышал резкие крики черноголовых чаек, паривших над заливом, в который впадала река, увидел нескончаемую череду набегающих на берег волн прибоя, и уже не смог оторвать взгляда от горизонта, тянущего к себе с непонятной, неотвратимой силой любого Смертного. Там, за бирюзовым окоёмом, лежала Благословенная Земля, там высились белые башни Тириона, там золотой песок Эрессеи затеняли склонённые ветви серебристых платанов — так говорили сказки эльфов, полные несказанным очарованием и в то же время — светлой грустью, что охватывает нас при мысли о чём-то прекрасном, но недостижимом…
Гномы уже видели Море и отнеслись к его появлению спокойнее, нежели хоббит. Однако у Фолко сейчас не оказалось времени для долгого созерцания синих далей — баржа подваливала к пристани, начиналась выгрузка. Люди Фарнака быстро и ловко перебросили длинные сходни на высокий борт своего корабля, при первом же взгляде на который хоббит узнал знакомые обводы и гордо вскинутый резной нос из своего недавнего видения.
К ним подошёл сам Фарнак и велел собирать пожитки — на баржу поднимутся другие, и она тотчас двинется обратно, вверх по реке.
— Мы отойдём сегодня же, едва кончим грузить, — добавил кормчий. — В город идти не советую — мы ждать никого не будем.
Хоббит надолго запомнил эту неторопливую речь рождённого где-то в Арноре человека, сменившего простор его нив на беспредельность моря, соху земледельца на рулевое весло морехода. Запомнил и его взгляд — в нём не было ни любопытства, ни приязни, которые он почти всегда видел в глазах людей, когда они говорили с ним. Нет, Фарнак не был ни зол, ни чёрств — ему просто не было дела до хоббита. Какие-то иные, недоступные ему тревоги гнали его, и непосвящённый не должен был соваться с неразумными и ничего не значащими словами сочувствия или праздного любопытства.
По «дракону» их водил всё тот же Хьярриди. Друзья устроились быстро и провели остаток времени до полудня в разговорах о Морском Народе.
— Где же, Дьюрин меня вразуми, мы сойдёмся с ними? — яростно поскрёб затылок Торин, услыхав слова хоббита об узнанном корабле из видения.
— Должно случиться нечто, что перемешает в жуткую кашу все народы и все пути, — задумчиво уронил Фолко, которым в эти минуты овладело странное чувство. Он стоял на самом дне глубочайшего колодца, но над головой был всё же виден голубой прямоугольник неба — и словно чья-то незримая рука перелистала перед его мысленным взором страницы неведомой книги, полной смутных, тревожных символов.
Они никуда не уходили с корабля, следуя совету-приказу Фарнака; да и идти, судя по виду с пристани, было особенно некуда. Вдоль реки тянулись однообразные бревенчатые причалы, за ними — приземистые длинные строения без окон, с плоскими крышами — скорее всего склады, решил Фолко. Вверх по течению на вершине приречного холма он заметил знакомое бело-синее полотнище, рядом с ним развевалось чёрное знамя с каким-то рисунком, которого он не разглядел. На берегу действительно было полно вооружённых панцирников, очень похожих на тех, что Фолко встречал в Аннуминасе; они с недоверием поглядывали на корабли. Воины стояли небольшими кучками или неспешно прохаживались; на каждом были доспехи, в руках они держали мечи и копья. И меж них всё время сновали взад-вперёд те, кого арнорцы называли Морским Народом. Высокие и низкие, смуглые и белокожие, чернявые и светловолосые — все они смешались в этом странном племени. Большинство носили простые и просторные одежды коричневых или зеленоватых цветов; все они были безоружны, и Фолко уже заподозрил Хьярриди в хвастовстве, когда из-за угла одного из складов появился отряд человек в пятьдесят, все как один со щитами и в шлемах, с мечами у поясов. Приглядевшись, Фолко увидел и кольчуги, и луки; но если у арнорских воинов вооружение было однообразным, то латники Морского Народа, казалось, стремились перещеголять один другого в причудливости своих доспехов. Торин насчитал одних шлемов двенадцать видов, со всех концов Средиземья; мечи тоже были все разные, одни казались такими же, как в Арноре, другие выглядели куда короче и толще, третьи были изогнуты, четвертые настолько длинны, что с ними можно было управиться лишь двумя руками… Отряд этот прошёл вдоль всей линии причалов и скрылся за скопищем строений.
Малыш высказал предположение, что этот Народ — на самом деле никакой не народ, а просто шайка удалых молодцов из всех и всяческих племен, сбившаяся на южном побережье для набегов и грабежа. Вид этих воинов не внушал ему, Малышу, никакого доверия.
Последний тюк упал вниз, под палубу, и Хьярриди тотчас же стал поднимать на мачту большой красный шар из бычьего пузыря. На вопрос Фолко, зачем он это делает, помощник Фарнака бросил лишь одно слово: «Отплываем!»
Не прошло и пяти минут, как и сам Фарнак бегом поднялся на борт и встал к рулевому веслу, отдавая короткие, непонятные приказания. Не сходившая на берег команда бросилась ставить парус и отвязывать канаты, другие сели к вёслам. Тяжелогружёный «дракон» медленно отошёл от пристани. Ветер наполнил парус, вёсла окунулись в воду, и корабль с неожиданной лёгкостью заскользил по спокойной речной глади прямо к открытому морю. Кто-то из гребцов начал песню, её подхватили другие голоса; они пели на каком-то своём наречии, но в основе его лежал Всеобщий Язык, и Фолко сумел разобрать часть из неё так:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
