Всю дорогу я размышлял о возможных последствиях. Меня беспокоило официальное взыскание. У меня не было свидетелей, которые приняли бы мою сторону и подтвердили бы мой рассказ. Они могли сказать все, что угодно. Сарла уже практически обвинила меня в убийстве Фалы. Стычка с ее вышибалой едва ли докажет мою невиновность. Я бранил себя за то, что взвился по такому ребяческому поводу. Мне следовало просто уйти.
Однако к тому времени, как я добрался до дома, я уже знал правду.
Нет, я не мог это так и оставить.
Если бы я единожды сбежал, подобные нападения стали бы для меня обычным делом. Я не сделал ничего дурного. Я не убивал Фалу, а когда Стиддик ударил меня, я лишь ответил ему тем же.
Ночь выдалась теплой, ветра почти не было. Я позаботился об Утесе и направился в дом, предвкушая, как разведу огонь, чего-нибудь съем и лягу спать. Но, приблизившись к двери, я увидел, что она приоткрыта, а внутри горит свет. Я потянулся к дверной ручке и едва не упал, споткнувшись о стоящую на пороге корзину. Она показалась мне странной, с каркасом и ручкой из твердой древесины, оплетенными свежими зелеными вьюнками с листьями и даже цветами. Она смотрелась очень приятно, но наполнила меня мрачными предчувствиями. Корзина могла взяться только из одного места. Я оглянулся через плечо и посмотрел в сторону могил и темнеющего за ними леса. Однако ни единая фигура не ждала там во мраке, чтобы убедиться, что я нашел подарок. Во всяком случае, мои глаза ничего не сумели различить.
Я взглянул на дверь. Если она в доме, то не стала бы оставлять корзину снаружи. Я осторожно потянул на себя дверь и заглянул. Внутри никого не было. После недолгих колебаний я поднял корзинку и вошел в дом.
Дрова в очаге почти прогорели. У меня было не много вещей, поэтому все они лежали на определенных местах. Кто-то исследовал мое жилище. Дневник, перо и чернила остались непотревоженными, но одежду явно внимательно изучили. Один из многажды штопанных носков валялся на полу посреди комнаты.
Скудные припасы в моей кладовой были опробованы и отвергнуты. Я поставил корзину на стол рядом с остатками еды. На полке стояла миска печенья, которое я намеревался съесть на ужин. Это угощение моей гостье явно пришлось по вкусу. На салфетке, в которую оно было завернуто, остались лишь крошки.
Я налил воды в котелок и повесил его над огнем. Потом осторожно, словно корзина была полна змей, снял с нее плетеную крышку. Оттуда хлынули невероятные, богатые и густые ароматы.
Я съел все, что нашлось в корзине.
Я не узнал ничего из предложенного угощения. Я видел, что это были грибы, корни, мясистые листья, алые ломти фруктов, сладких, как мед, и обжигающе-терпких. Почти все это было просто собрано и никак не приготовлено. Кроме завернутых в листья плоских золотистых лепешек. Я уловил вкус меда, но остального не распробовал. Я знал лишь, что они принесли мне наибольшее удовлетворение, словно именно такую пищу я давно уже искал.
Корзина была размером с сумку для книг. Когда я закончил, то сел, едва не застонав от восхитительного чувства насыщения. Кожа на моем животе туго натянулась. Я не помнил, когда ослабил пояс, но явно успел это сделать. Мой здравый смысл зудел, что я вел себя как жадный глупец, съев все это; еда вполне могла быть отравлена. Во время путешествия и в Геттисе жизненные обстоятельства уберегали меня от обжорства. Низкое жалованье не позволяло мне наслаждаться обильными трапезами, а гордость не давала переедать в столовой, у всех на виду. Впервые за долгое время я получил в свое распоряжение пищу, которую не требовалось растягивать на недели, пищу, которую я мог поглотить наедине с собой. Раньше я считая, что способен себя сдерживать. Только что я доказал, что это не так.
Но все укоры совести заглушал удовлетворенный голос моего тела. Впервые за много месяцев я чувствовал сытость. Волны довольства прокатывались по мне одна за другой. Все мои сомнения куда-то исчезли, их заглушило внезапно нахлынувшее желание спать — а точнее, впасть в спячку. Я поспешил к постели, задержавшись, лишь чтобы запереть дверь на щеколду, и на ходу сбрасывая с себя одежду. Забравшись под одеяло, я тут же закрыл глаза. И заснул тем глубоким сном без сновидений, который обычно не посещает взрослых людей.
И так же — между одним вдохом и другим — я проснулся отдохнувшим и бодрым. Несколько долгих мгновений я лежал, наслаждаясь уютом постели и бледным светом зари, пробравшимся в дом сквозь неплотно прикрытые ставни. На меня не давил длинный список повседневных дел. Да и обычные неприятные мысли — о том, что я толст, одинок и лишен надежд на будущее, что я бросил в беде сестру и даже не успокоил ее тревог обо мне, что моя жизнь настолько отлична от моих мечтаний, насколько это вообще возможно, — короче говоря, все то, что неизменно отравляло мне утро тоской и отчаянием, вдруг бесследно исчезло.
Я сел и спустил босые ноги на деревянный пол. И все эти мысли все же вернулись ко мне, но уже без прежней остроты. Да, моя жизнь оказалась совсем не такой, как я рассчитывал. Точнее, поправил я сам себя, не такой, как рассчитывал мой отец. Но тем не менее это было жизнью. Даже мысль о том, что Ярил считает меня мертвым, уже не терзала меня, как прежде. Я для нее все равно что мертв, поскольку в любом случае не могу привезти ее в место, подобное Геттису. Да, отец будет всячески давить на Ярил, но из ее писем к Эпини я понял, что сестра сможет противостоять ему, когда поймет, что другого выбора у нее нет. Возможно, тогда она начнет сама управлять своей жизнью, не рассчитывая на спасение со стороны.
Что до меня самого, я могу встать и, не обременяя себя одеждой или любыми другими оковами, уйти, оставив за спиной эту смехотворную жизнь, полную предписаний и ожиданий. Я могу пойти в лес и жить на свободе, учась служить магии и своему народу.
Я встал, чтобы уйти.
И тут реальная жизнь захлестнула меня, словно огромная волна. Тоска, печаль и разочарование встали, подобно стенам, вокруг меня, отрезая от спокойствия и воодушевления, которыми я так недолго наслаждался. Я попытался с ними бороться. Было ли это уныние вызвано чарами, которые якобы чувствовала Эпини или же яркая манящая мечта оказалась всего лишь иллюзией не способной противостоять свету дня? Миг я колебался на грани, разделяющей две реальности, почти как если бы мог выбрать, которую из них принять. Почти.
Привычка заставила меня наклониться и поднять с пола поношенные штаны. И вместе с ними я надел обычную жизнь. Я с кряхтением натянул их, выругав себя за вчерашнюю невоздержанность, когда они с трудом сошлись у меня на животе. Когда я оделся, заварил чай и решил наказать себя отказом от завтрака, уже стало слышно, как подъезжают Эбрукс и Кеси. Они будут ждать приглашения зайти в дом. Я не хотел их видеть. Слишком уж они противоречили миру, который я на краткое время посетил, и слишком соответствовали тому, в котором я оказался заперт. Я сорвал куртку с гвоздя и поспешил к двери. Когда появились Эбрукс и Кеси, я успел приладить сумку с инструментами к седлу Утеса и уже повел его в сторону леса.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
