Но Соня бесстрашно пробиралась ежедневно к сестре и изредка к мужу. Перевезти его было невозможно. «Живи у меня!» — просила сестра… Соня не соглашалась… Она тоже ждала… Почему?.. У нее не было на это ответа… Но как только опускалась ночь, и невидимые, грозные руки как бы по волшебству воздвигали разрушенные днем баррикады; когда тьма опускалась на город, гасли огни в окнах и зловещая тишина нарушалась только стуком копыт и лязгом оружия проезжавших патрулей, Соня, погасив огонь, садилась у окна и ждала…
Были у нее, впрочем, к другие, неизвестные причины жить одной в эти дни. К ней пришел Шебуев в сумерки и принес какой-то сверток. «Можно это у вас спрятать на недельку, Софья Федоровна?» — «Ах, пожалуйста!» — «Только вы поосторожнее. Сами не трогайте и прислугу не допускайте!» — «Тогда давайте это в спальню. Я буду запирать ее на ключ». — «А вы… не боитесь, Софья Федоровна?.. Всякие могут быть случайности… Должен вас предупредить…» Она печально качнула головой: «Я не дорожу жизнью, Павел Петрович… Боюсь страданий, боюсь безобразия… но умереть не страшно…»
Шебуев зорко и удивленно глянул в это прекрасное личико, на тень ресниц, упавшую на бледные щеки, и почувствовал здесь драму. Невольно взял он в свои маленькую ручку и стал ее нежно гладить.
— Это очень ценное чувство, Софья Федоровна! Нет рабства ужаснее привязанности к жизни! Есть ли компромиссы, которые могли бы устрашить таких рабов?.. И я поздравляю вас с таким редким качеством! Сумейте только уберечь его и пронести чрез жизнь!.. И тогда — сколько прекрасного и неожиданного она подарит вам!.. Вы можете, улыбаясь, ходить по краю бездны… Вы узнаете прелесть риска и обаяние борьбы… все, что недоступно мирным людям, рабам привычек, обстановки, семьи, долга… Возможно, что сейчас вы несчастны, Софья Федоровна! Простите, что я так говорю… Но ведь только несчастных, только неудовлетворенных нельзя назвать кончеными людьми… Только перед ними открываются дали… А на счастливых ставьте крест! (Он рассмеялся.) Я ненавижу счастливых людей!.. Они боятся завтра, боятся новизны, они обречены на косность… Это бессознательные враги свободы — всегда! (Он встретил ее мечтательный, печальный взгляд, и ноздри его дрогнули.) Как жаль, Софья Федоровна, что мы не встретились полгода назад!.. Быть может, теперь ваша жизнь озарилась бы новым, ярким смыслом! Но… если мы… переживем эти дни, то, кто скажет?.. Не встретимся ли мы вновь, как товарищи?..
Он так стиснул ее руки, что она чуть не закричала. Она чувствовала, что он взволнован.
Только в сенях он вдруг вспомнил и сказал: «Горячее спасибо вам!.. И можно на вас вообще рассчитывать, на вашу квартиру?.. Когда раненого принести… когда дружиннику переночевать…» — «О да!.. Конечно!..» Он горячо поцеловал ее руки, и синие глаза его опять обожгли ее лицо.
Когда он ушел, она долго сидела, задумчивая… Чутьем женщины она поняла, что сильно нравится ему… давно уже это поняла… Он нее зависит раздуть эту искру в костер… От нее зависит стать подругой этого загадочного, обаятельного человека, разделить с ним его бурную жизнь, его трагическую судьбу… Быть может, это дало бы ей забвение от гложущей ее тоски?.. Она представила себе вдруг ясно, как это было бы просто сейчас — подойти к нему, обнять, подарить ему минуту безумного восторга!.. Подарить себе самой яркую радость…
Нет… Нет!.. Она отравлена… Она раба… Жалкая раба своей любви… И никакой радости не почувствовала бы она теперь в объятиях другого!.. Она это знала…
Прошло трое суток с того ужасного момента, когда она узнала, что Андрей ушел в неизвестность, бросив жену, детей, мать — все, что было ему дорого, что красило его жизнь… И душа Сони замерла в ужасе… Она по-прежнему садилась у окна в сумерки, а ночью дремала только, беспрестанно вздрагивая и прислушиваясь к малейшему шороху на вымершей улице… Он не приходил…
Но вот один раз днем, когда она вернулась из лечебницы, перейдя Арбат, рискуя ежеминутно быть убитой певшими в воздухе пулями или осколками шрапнели, она услыхала звонок. Вошел цветущий юноша в куртке, высоких сапогах и картузе. «Я Дмитриев, бывший студент… Товарищ Андрея Кириллыча… Вот вам от него записка…»
«Доверься ему. Немедленно иди с ним. Сделай это для меня. Твой Андрей…»
Она закрыла глаза… Твои Андрей… Конечно… Разве не принято так писать?.. Это одна условность… Но сердце билось вопреки рассудку. Это слово обещало что-то… открывало двери в сказочный мир…
Они вышли вместе. А через час, проплутав переулками, между баррикад, по знакомой, очевидно, Дмитриеву дороге, они очутились на квартире Софьи Львовны. Майская тоже переехала, потому что жить на старой квартире было опасно.
Они позвонили. «Кто там?» — раздался за дверью голос Майской. «Земляки», — ответил Дмитриев.
Первое, что Соня услыхала из передней, был голос Тобольцева: «Потапов дерется, как лев! Я никогда не видал такого хладнокровия!» «И хорошо стреляет?» — спросил чужой голос. «Без промаха!..» — «Как это вас Бог хранит, Андрей Кириллыч!» — «Знаете, кому суждено быть повешенным, тот не утонет…» «И много вас?..»
Соня вошла, От волнения у нее словно потемнело в глазах. Она никого не узнавала. «Вот она! — радостно сказал Тобольцев, идя навстречу. — Я знал, что она придет!..»
Перед ней был словно чужой человек. Косоворотка, которой он никогда не носил, и высокие сапоги не так меняли его, сколько темневшая на висках и у щек бородка и тень на верхней губе. Это было чужое лицо, похудевшее, странно-огрубевшее как-то, заветренное… И улыбка, и глаза были не те… Не ласково-хищные, а рассеянные, далекие, скользящие[294]…
Что-то тихонько умирало в душе Сони.
Софья Львовна ласково сжала руки гостьи. Ее гордые глаза с заметным удивлением всматривались в лицо Сони, и та поняла, что все это недаром. «Ну что ж?.. — подумала она и повела плечом. — Ну, пускай!..»
Они очутились в спальне Софьи Львовны. Тобольцев вошел за ними и плотно запер двери. Соне бросились в глаза две тесно стоявшие рядом кровати. «Неужели и она может любить, как мы? — думала Соня. — Обнимать Зейдемана горячими рукам? Шептать бессвязные слова… как все мы? С такими властными бровями? С такой мужской и жестокой, как говорили, душой? Не верю!.. Не верю…»
В тесной комнатке был только один стул. Хозяйка села на кровать. «У нас к вам просьба, — начала она, мягко улыбаясь, и Соня тотчас поддалась очарованию этих глаз и улыбки. — Окажите нам огромную услугу… Вчера я перевезла сюда вот эту шкатулку… Меня по дороге хотели обыскать. Выручило только хладнокровие. Но… держать ее здесь опасно… У меня собираются, за нами могут проследить, И шкатулка исчезнет… Можете вы взять ее на хранение?»
— Да, конечно…
— Но я тебя должен предупредить, — вмешался Тобольцев, который стоял у двери, скрестив руки на груди. — Если тебя обыщут по дороге, то домой ты не вернешься… За эту шкатулку ты поплатишься тюрьмой и ссылкой… Подумай и ответь!
Она подняла на него глаза. Нельзя было обмануться в значении этого взгляда! Софья Львовна поняла.
— Давайте, — сказала Соня просто.
Тобольцев подошел с просиявшим лицом и поцеловал ее бледную щечку. «Я знал, что она не откажет!» — сказал он с какой-то торжествующей радостью. Софья Львовна молча и крепко пожала ее руку и вышла, чтоб послать за извозчиком. Тобольцев быстро подошел к Соне.
— Катя здорова?
— Это ужасно, Андрюша!.. Она совсем убита…
Он помолчал, глядя в окно. «А дети?» — глухо спросил он через минуту… Слезы мгновенно наполнили глаза Сони.
— Это ужасно! Неужели ты не вернешься?.. Мы ждем тебя каждую ночь…
Он разом обернулся.
— Почему ты это знаешь?.. Почему ты знаешь, что она меня ждет?
Соня молчала, опустив голову…
— Я не вернусь, Соня, ни сегодня, ни завтра… Я вообще ничего не знаю… Если ей это тяжело выслушать, не добивай ее! Не говори ей ничего… Ах! Я предпочел бы вражду, проклятия, ненависть… Этого я не ждал… Это меня самого лишает мужества… — Он на мгновение закрыл глаза рукою.
Послышались шаги Софьи Львовны. «Что же ей сказать?» — быстро, шепотом, спросила Соня.
— Скажи ей, что я ее люблю! — разбитым звуком сорвалось у него.
Как автомат, Соня прошла в гостиную. Там смолкли и глядели на нее сквозь волны табачного дыма.
— Вообще можем ли мы использовать вашу квартиру? — ласково спрашивала хозяйка.
— Да, да… Пожалуйста… Андрюша… Если тебе… или кому-нибудь понадобится ночевать… — У нее перехватило горло.
— Спасибо, милая! — рассеянно улыбнулся он. — Да, вот еще что, Соня! Сделай милость, зайди к маменьке, передай привет!
Послышался звонок. Все тревожно переглянулись. Майская пошла отпирать. «Кто там?» — «Земляки»… — «Ах, это Борис!..»
