Кроме того, ни один (а ты ведь шестой[1249] в этом строе),
Да и твой вождь в небесах,[1250] площадной никогда не писали
Речью; а потому, о поэтов судья беспристрастный,[1251]
20 Вот что скажу я тебе, коль меня обуздать не захочешь:
Не расточай, не мечи ты в пыль перед свиньями жемчуг,
Да и Кастальских сестер не стесняй непристойной одеждой,
Но возглашай, я молю, то, что славу твою преумножит,
Во вдохновенных стихах, и тем и другим одаренный.[1252]
25 Ведь уже многое ждет в рассказах твоих освещенья:
К звездам каким полетел Юпитеров оруженосец,[1253]
Пахарь какие, скажи, цветы и лилии вырвал,[1254]
Ланей фригийских воспой, собачьим растерзанных зубом,[1255]
Горы Лигурии, флот опиши ты партенопейский.[1256]
30 В этих стихах ты бы мог до Гадеса Алкидова выплыть,[1257]
Истра[1258] вспять потекут струи для знакомства с тобою,
Царству Элиссы[1259] былой и Фаросу[1260] станешь ты ведом.
Коль тебе слава мила, то ни область в тесных пределах
Не успокоит тебя, ни сужденье льстивое черни.
35 Первым я наслажусь, коль меня сочтешь ты достойным, —
Жрец Аонид и родной, соименный поклонник Марона,[1261] —
Пред школярами предстать при всеобщем их ликованье
Вместе с тобой на челе в пенейском венке[1262] благовонном,
Точно глашатай верхом, с восторгом славящий громко
40 Въезд триумфальный вождя восхищенным толпам народа.
Вот уже чуткий мой слух потрясают военные клики:
Жаждет чего отец Апеннин? Что Тирренского моря
Волны вздымает Нерей? Что Марс повсюду скрежещет?
Аиру бери, укроти людские безумные страсти!
45 Этого коль не поешь, предоставив другим песнопенья,
Знай, что останется все никем без тебя не воспетым.
Если же подал ты мне надежду со струй Эридана[1263]
К нам снизойти и почтить меня письмом дружелюбным,
Коль без досады прочтешь ты сначала бессильные вирши
50 Гуся, какие болтать он певучему лебедю смеет,[1264]
Или ответь, иль мои исполни заветы, учитель.
II
[ДАНТЕ — К ДЖОВАННИ ДЕЛЬ ВИРДЖИЛИО][1265]
В черных на белом листе получили мы буквах посланье,
Из пиэрийской груди обращенное к нам благосклонно.
Мы в этот час пасущихся коз, как бывало, считали,
Сидя под дубом в тени вдвоем с моим Мелибеем.[1266]
5 Он в нетерпенье, скорей твое пенье услышать желая:
«Титир, что Мопс? — спросил. — Чего он там хочет? Скажи мне!»
Смех одолел меня, Мопс; но он приставал неотступно.
Ради него наконец перестал я смеяться и другу:
«Ты не с ума ли сошел? — говорю. — Тебя требуют козы,
10 Ими займись, хоть тебе был обедишко наш не по вкусу.
Пастбищ ведь ты не знаток,[1267] которые всеми пестреют
Красками трав и цветов и какие высокой вершиной
Нам затеняет Менал,[1268] укрыватель закатного солнца.
Вьется ничтожный кругом, прикрытый ракиты листвою,
15 По берегам ручеек, орошающий их непрерывно
Вечной струею воды, истекающей с горной вершины,
Самостоятельно путь отыскав по спокойному руслу.
Здесь-то, пока в мураве резвятся нежной коровы,
Мопс все деянья людей и богов созерцает с восторгом
20 И на свирели игрой сокровенные он открывает
Радости, так что стада за сладкою следуют песней
И укрощенные львы сбегают с горы на долины,
Воды струятся вспять и волнуется лес на Меналах».[1269]
«Титир, — сказал Мелибей, — если Мопс в неведомых травах
25 Пеньем чарует, так я с твоей помощью мог бы бродячих
Собственных коз научить его неведомым песням».
Что мне тут было сказать, если он так настаивал страстно?
«Из года в год, Мелибей, к Аонийским вершинам[1270] в то время,
Как изучению прав отдаются другие для тяжеб,[1271]
30 Мопс уходит, в тени священной рощи бледнея.
Там, вдохновенья водой омытый, насытившись вволю
Звучной струей молока[1272] и по самое горло им полный,
Он призывает меня к обращенной в лавр Пенеиде».[1273]
«Что же тут делать? — спросил Мелибей. —
Никогда не украсишь
35 Ты себе лавром чело, пастухом оставаясь навеки?»
«О Мелибей, и почет, да и самое имя поэтов
Ветер унес, и без сна только Мопса оставила Муза».
Так возразил я, но тут досада возвысила голос:
«Блеяньем жалостным все огласятся холмы и поляны,
40 Если в зеленом венке я на лире пеан заиграю![1274]
Да убоюсь я лесов и полей, не знакомых с богами.
Не расчесать ли мне лучше волос в триумфальном уборе
И, коль когда-нибудь я вернусь к родимому Сарну,[1275]
Русые некогда скрыть зеленой листвою седины?»[1276][1277]
45 Он: «Без сомненья, — в ответ, — потому что ты видишь, как быстро,
Титир, время бежит: ведь уже состарились козы,
Маткам которых козлов мы давали с тобой для зачатья».
Я же: «Когда обитателей звезд[1278] и круговороты
Тел мировых воспою, как воспел я и дольние царства,[1279]
50 Голову пусть мне тогда и плющ и лавр увенчают,
Только бы Мопс допустил!» «Да при чем же тут Мопс?» — возразил он.
«Разве не видишь, что он возмущен Комедии речью,[1280]
Иль потому, что ее опошлили[1281] женские губки,
Иль потому, что принять ее совестно сестрам Кастальским?»[1282] —
55 Так я ответил ему; и сызнова, Мопс, перечел я
Стихотворенье твое. Плечами пожал он и снова:
«Что же тут делать? — спросил. — Убедить постараться нам Мопса?»
«Есть у меня, — говорю, — овечка любимая, знаешь,
Вымя ее так полно молока, что едва ей под силу.
60 Все под утесом она: ушла пережевывать жвачку.
В стаде она никаком не ходит, законов не знает,
Хочет
