— Фелиция, — хором шептали свистящие голоса. — Опасайся, дочка. Опасайся ложных друзей. Здесь сидит тот, кому тебе нельзя доверять.
— О ком вы? — завороженно спросила Фелиция. И она, и ее тетя во все глаза глядели в меняющий очертания туман.
— Это мужчина! — крикнули голоса.
— Который?
— Мужчина, который тебе внушает эту проклятую ложь! — крикнул Каллендер.
Он оттолкнул назад стул и высвободил кисти рук, а колыхавшиеся в воздухе лица рассыпались сверкающим светом, а потом исчезли, оставив за собой непроглядную тьму. Реджиналд стал искать спички, а тетя Пенелопа завопила.
Каллендер чиркнул спичкой о край столешницы и поскорее зажег свечу. Женщины стояли позади него, крепко сжимая друг друга в объятиях, а на стуле медиума ссутулилась какая-то неопределенная фигура. Каллендер ожидал очередного трюка, опасаясь, что огонь может снова погаснуть, но в черной комнате лишь царило молчание. Тело Себастиана Ньюкасла оставалось зловеще неподвижным.
— Он умер? — спросила тетя Пенелопа.
— Надеюсь, да, — пробормотал Каллендер.
Он быстро подошел к сидящему на стуле и, резко схватив опущенную голову за волосы, поднял лицом к свету. И узнал черты дяди Уильяма.
Восковые веки были закрыты, но полные губы шевелились.
— Умер, — ответил дядя Уильям.
Тетя Пенелопа разинула рот, пошатнулась и оказалась в объятиях племянницы, которая ловко и проворно вывела теряющую сознание даму из комнаты, а Каллендер все стоял в оцепенении, вперив взгляд в лицо покойного родственника. Пальцы Реджиналда медленно соскользнули с головы дяди, губы которого тут же изобразили довольную ухмылку. Открывшиеся глаза тоже были глазами Уильяма Каллендера, совсем такими, как при жизни.
— Ты потрясен, не так ли, мой мальчик? Что же, вскоре тебя ждет еще несколько потрясений. Подожди, завтра тебе еще предстоит поговорить со стариной Фробишером по поводу моего завещания!
Каллендер почти не слушал, хотя весьма скоро ему пришлось припомнить эти слова. Кем бы ни было то существо, которое восседало перед ним на стуле, но своей непринужденностью и общительностью оно убедило Каллендера сильнее, чем целая армия привидений.
— Это на самом деле ты? — спросил он.
— Само собой, я!
— Ты вернулся из загробного мира?
— Да тут не так далеко и добираться, по правде сказать. Только времени много занимает, знаешь ли. Особенно у таких, как я: духовно развитым меня не назовешь. Но этот Ньюкасл очень смышленый тип, и он мне помогает. С ним шутить нельзя, мой мальчик.
Каллендер почти забыл, что беседует с привидением. Все было так правдоподобно, да и раздражал его покойный не меньше, чем при жизни.
— Фелиции опасно иметь дело с этим человеком, — сердито возразил племянник. — Ей и духи ее родителей сказали то же самое.
— Да нет же, мой милый мальчик. Они говорили о тебе.
— Обо мне? Почему это она должна меня остерегаться?
— Ты и сам не отличаешься духовным развитием, верно, Реджиналд? Слишком тебя увлекают плотские удовольствия, к тому же у тебя очень крутой нрав. И властный, конечно же. Бедной девочке ты, несомненно, принесешь одни страдания. И, как мне ни грустно об этом говорить, на самом деле тебя интересует лишь богатое приданое. Серьезно, тебе стоит быть осторожнее. Смотри.
Дядя Уильям указал на дверь, и Реджиналд Каллендер обернулся и увидел стоявшую там Фелицию. Она, несомненно, все слышала. Каллендер почувствовал, как в горле у него поднимается кипящий поток гнева, и метнулся было, чтобы броситься на дядюшку. Но на стуле сидел Себастиан Ньюкасл, скаливший в улыбке свои острые зубы. В руке у него была колода карт.
— Не хотите ли вы перед уходом узнать свою судьбу, мистер Каллендер? Нет? Тогда желаю вам приятно провести вечер. — И с этими словами медиум соскользнул со стула и ушел сквозь черные бархатные занавеси, скрывавшие стены.
Каллендер торопливо подошел к невесте:
— Ты его видела? Ты видела дядю Уильяма? Фелиция кивнула:
— Да, как и тетя Пенелопа. Мне пришлось отвести ее в карету, но, как она утверждает, для нее этот вечер прошел не зря, и все было великолепно, как никогда в жизни.
— И ты слышала, что он сказал?
— Только то, что тебе сказал мистер Ньюкасл. И поскольку он удалился, я считаю, что нам стоит последовать его примеру.
В первый, но далеко не в последний раз Каллендер задумался, не глумится ли она над ним. Но все же он был настолько сбит с толку, что взял ее под руку и почти вышел с нею из холла, но потом отпрянул от Фелиции.
— Он мошенник, говорю тебе, и я могу это доказать. — Он побежал обратно в черную комнату, не имея в голове никакого плана, но полный решимости доказать свою правоту. Бросив свирепый взгляд в пустоту, он понесся к стене. — Все это фокусы, — говорил он сам себе. — Там же занавеси!
Вцепившись обеими руками в бархат полуночной черноты, он рванул занавеси в стороны и яростно устремил взгляд в открывшийся просвет. Реджиналд был готов увидеть любое зрелище, кроме того, которое открылось ему.
Не было там ни механизмов, ни потайной дверцы. Не было даже стены. Только ночь, черная как смоль, зияющая пустота и клубы желтого тумана, скрывшие собой звезды. Каллендер покачнулся, и устоять на ногах ему помогло только то, что он держался за портьеры. На мгновение он почувствовал, будто лежит на земле, устремив взгляд в небо. У него закружилась голова.
Потом Реджиналд развернулся на каблуках, с чопорным видом вышел из дома и направился к карете, где его дожидались дамы.
Наследство
Каллендер и без того не стал бы откладывать визит к стряпчему своего дядюшки, но предупреждение, услышанное от призрака, растревожило его настолько, что он встал, оделся и задолго до полудня явился в контору Фробишера и Джарндайса. Он пытался убедить себя, что ему все приснилось или это был фокус, а может, гипноз — говорят, гипнотизеры способны заставить человека увидеть все, что угодно, — но, как бы то ни было, увеселений вчерашнего вечера вполне хватило бы, чтобы любого наследника заставить задуматься о характере завещания, от которого зависит все его будущее.
Но, как оказалось, вставать рано было не нужно, поскольку ожидали Каллендера только во второй половине дня и Кларенс Фробишер решил провести утро в Канцлерском суде. Конторский служащий оставил законного наследника в полном одиночестве дожидаться в пыльной приемной Фробишера, где не было ничего интересного, — хотя, возможно, кого-то заинтересовали бы юридические издания в кожаных переплетах, стоявшие на полке. Каллендер не раз порывался выйти и пропустить рюмочку, но не попасть на прием к стряпчему было недопустимо. К тому же, по правде говоря, Каллендер суеверно полагал, что судьба окажется к нему благосклонна, если он продержится трезвым до того момента, пока не состоится эта чрезвычайно важная для него встреча.
Дремать ему, однако, ничто не мешало, и в мозгу у него было не менее туманно, чем на улицах Лондона, в тот момент, когда Каллендер, что-то почуяв, открыл один глаз и увидел, что стряпчий уже заходит. Величественность его появления нарушило лишь покашливание, предназначенное, скорее всего, для того, чтобы разбудить клиента.
Кларенс Фробишер, как Каллендер ранее уже имел возможность заметить, обладал чрезвычайно сухими манерами и в не меньшей степени потным лицом. Говорил он скрипучим голосом, отрывисто; с людьми вел себя холодно и отстраненно; при этом на лбу у него всегда блестели капли пота, глаза слезились, как будто он собирался всплакнуть, а испачканный платочек никогда не убирался слишком далеко, поскольку из носа стряпчего вечно капало. Каллендеру Фробишер никогда не нравился, но он готов был не обращать внимания на личные недостатки стряпчего ради того, чтобы поскорее заполучить имение дяди Уильяма.
Фробишер кивнул и, поправив свой выцветший черный костюм, опустился в старое, плетенное из конского волоса кресло, стоявшее за массивным столом из красного дерева, заваленным бумагами и обломками сургуча. Он глянул на документ, потянулся за гусиным пером, а потом, будто придя в себя, пристально посмотрел поверх своих золотых очков на Каллендера.
— Да, мистер Каллендер?
— Я пришел к вам по поводу имения моего дяди Уильяма.
— Что же, сэр. Вы явились незамедлительно. Даже раньше того, я бы сказал.
— Надеюсь, с завещанием никаких затруднений не возникло?
— Затруднений?
— Не было ли каких-то изменений?
— Изменений? Разумеется, нет.
Реджиналд Каллендер, человек теперь уже со средствами, позволил себе облегченно вздохнуть. Но что-то все же не давало ему покоя. Возможно, его настораживало то, что изобразилось на влажных губах Фробишера. Будь на месте стряпчего другой человек, Каллендер заподозрил бы, что это улыбка.
