Среди членов правительства Михайлов был, пожалуй, единственным активным заговорщиком. Но в Совете министров, даже обновлённом, он сохранил роль неформального лидера и во многом опирался на сочувствие и поддержку коллег.
Очень нетрудно было привлечь к заговору казачье офицерство, давно мечтавшее пугнуть «воробьиное правительство». Правда, казачьи офицеры, зная, что им будет поручено таскать из огня каштаны, заявили свои условия. Полковник Волков во время переговоров с Пепеляевым выставил четыре пункта: 1) заверение в том, что в общественных кругах сочувствуют перевороту, 2) участие в заговоре Михайлова, 3) согласие союзников и 4) производство его, Волкова, в генералы. По первым двум пунктам полковник получил от Пепеляева полные заверения. Выполняя третье условие, заговорщики связались с офицерами британской военной миссии Дж. Нельсоном и Л. Стевени. Перед ними пришлось раскрыть карты, и в конце концов они заявили, что союзники гарантируют своё невмешательство, если переворот будет бескровным. Каким-то образом – не исключено, что был разговор с самим Колчаком, – Волкова успокоили и относительно четвёртого пункта.[946]
Наконец, последнее по счёту, но не по значимости – гнездо заговорщиков Болдырев, как ни странно, привёз с собой из Уфы. Начальником Штаба Ставки он назначил генерала С. Н. Розанова, перешедшего фронт в лаптях и крестьянской одежде и в таком виде явившегося в Уфу. Розанов был храбрым воякой, прямолинейным в своих действиях и грубоватым в общении. Политикой не занимался и заговоров не составлял. Остальной же штат офицеров Ставки был набран из профессоров Академии Генерального штаба, захваченной в Казани. Это была тесно сплочённая корпорация, и ни Болдырев, ни Розанов порой не знали, чем они занимаются.[947] Главную роль среди них играл полковник А. Д. Сыромятников, занимавший должность генерал-квартирмейстера и замещавший Розанова во время его отсутствия. Пожив в «Совдепии» и увидев, как энергично закручивают гайки большевики, эти офицеры хотели, чтобы и в антибольшевистском лагере восторжествовали порядок и элементарная дисциплина.
Активную роль в организации переворота играл полковник Д. А. Лебедев, приехавший из Добровольческой армии и считавшийся представителем А. И. Деникина, хотя никаких официальных полномочий у него не было. На Лебедева была возложена задача вести переговоры с командующими армиями, действующими на фронте.
Знал ли Колчак о готовящемся перевороте и участвовал ли в заговоре? На этот счёт среди мемуаристов и историков существуют разные мнения. «Адмирал Колчак не знал о существовании заговора, хотя лично сочувствовал идее военной диктатуры», – это слова М. И. Смирнова, ближайшего сподвижника Колчака.[948] Гинс, для которого переворот произошёл неожиданно, писал в воспоминаниях: «Могу также с уверенностью сказать, что о перевороте ничего не знал и Колчак».[949]
Современные историки, в руках коих имеются документы, неизвестные мемуаристам, пишут осторожнее. К. А. Богданов излагает этот вопрос так, как о нём рассказывал Колчак на допросе. Накануне переворота к нему явилась делегация казачества и офицеров Ставки, говорили о смещении Директории и о передаче ему власти. Колчак же ответил, что у него в руках нет вооружённой силы, что он член правительства, которое ведёт борьбу с Директорией, а потому помимо правительства ничего предпринять не может.[950] Вроде бы заговорщики получили отказ, но почему-то ушли удовлетворённые и приступили к исполнению своих планов. Потому что, как увидим, ответ Колчака соответствовал сценарию заговора.
И. Ф. Плотников справедливо отмечает, что нельзя утверждать, будто «правительственный переворот и провозглашение А. В. Колчака верховным правителем оказались для него совершенно неожиданными». Однако оговаривается, что сам Колчак в подготовку переворота вовлечён не был – «работа проводилась за его спиной».[951]
По правде говоря, в этих оговорках чувствуются попытки «выгородить» Колчака, а между тем в «выгораживании» он не нуждается.
Вряд ли заговорщики стали бы добиваться власти для Колчака, не будучи уверены, что он её примет. А если бы он в решительный момент отказался? Тогда заговорщики могли оказаться в самом тяжёлом положении. Дело могло дойти до суда и расстрела. А кроме того, были моменты, когда личное участие адмирала в организации заговора было необходимо. Например, командующие армиями на фронте ни с кем другим не стали бы окончательно договариваться, кроме как с самим Колчаком.
Но Колчак поддержал этот заговор, или, можно даже сказать, вступил в него, вовсе не потому, что жаждал личной власти. Мы помним, он ведь предлагал такую власть Болдыреву. Но тот отказался. Тогда, может быть, следовало обратиться к Хорвату? Но Хорват был малоизвестен за пределами КВЖД и Дальнего Востока. Он был не строевой, а «железнодорожный» генерал – его вряд ли признала бы армия. Хорвата не поддержали бы и союзники – его прояпонская ориентация уже не являлась секретом. Ещё меньше шансов было у Иванова-Ринова – кроме казачества, его не поддержал бы никто. Тогда кто, кроме Колчака, в том месте и в тот момент мог взять на себя ответственность за судьбы страны?
«Кто, кроме меня?» – этот вопрос встал перед Колчаком второй раз в жизни. Первый раз – когда речь шла об опасной экспедиции по спасению Толля. Мы помним, что тогда Колчак, человек прямой и вовсе не интриган, очень искусно организовал «заговор», чтобы на совещании у великого князя, где он не присутствовал, было принято правильное решение. Теперь второй раз Колчаку пришлось учинять «комплот», и он доказал, что умеет это делать. Но оба раза, с обычной, житейской точки зрения, это были заговоры на свою голову – по существу, против самого себя. Ведь он и тогда, и сейчас допускал возможность того, что дело может кончиться очень плохо. «Лично я считаю, – писал Серебренников, – что адмирал Колчак был осведомлён о заговоре и дал заговорщикам своё согласие принять на себя бремя диктатуры, ибо я уверен, что без этого предварительного согласия адмирала устроители переворота едва ли рискнули совершить таковой».[952]
Другой мемуарист, оставшийся неизвестным, писал, что адмирал «не размышлял, не производил арифметических вычислений, не взвешивал шансов своих и противника, а с полной и безотчётной верой в честность союзников и в волю народа к освобождению, всем сердцем своим ринулся в борьбу». «Не размышлял» – это, может быть, неверно, а то, что не производил арифметических подсчётов – это точно. Тот же мемуарист добавлял, что Колчак непременным условием заговора поставил его бескровность и личную безопасность членов Директории.[953]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
