города Уфа, Сергиевск и Кунгур, чтобы утвердить московское владычество в стране башкир и других приуральских инородцев. Со стороны Швеции оборона нашей северо-западной границы была усилена построением крепкого Олонца.
Итак, благодаря усердной оборонительно-строительной деятельности правительства Алексея I военная колонизация значительно отодвинула наши пределы вглубь южнорусских степей. Под защитой засечных линий мало-помалу распространялись обработка земли и скотоводство, то есть насаждалась сельскохозяйственная культура. Но если татарские вторжения в пределы государства большими массами теперь были затруднены и происходили все реже, зато нападения небольших отрядов и шаек на украинные места совершались постоянно и много мешали водворению этой культуры. Отряды в несколько сот или несколько десятков внезапно прорывались сквозь укрепленную черту, жгли хутора и деревни, отбивали стада и захватывали в плен находившихся в деревнях, в поле или на каком-либо промысле мужчин и женщин. Иногда извещенные вовремя воеводы соседних городов устраивали погоню и успевали отбить полон где-нибудь при переходе вала или при переправе через реку; но большей частью хищники безнаказанно уводили пленников и потом продавали их в тяжкое рабство на татарских и турецких базарах. Немногим отважным пленникам удавалось спасаться бегством и после разных приключений возвращаться в отечество. Некоторая часть захваченных людей возвращалась благодаря размену на пленных татар или выкупу. Ради последнего производился особый так называемый «полоняничный сбор», который взимался во всем государстве в Посольский приказ по известному количеству денег с каждого двора и считался делом богоугодным. Мало того, посадский, попавший в плен, освобождался от тягла, а крестьянин от крепостного состояния. Тщетно московское правительство старалось прекратить татарские набеги и построением оборонительных линий, и мирными сношениями с Крымской ордой; получало от ханов шертные грамоты, давало им ежегодные поминки и честило их послов. Крымские послы любили посещать Москву часто и с большой свитой, ради царских подарков и угощений. Им дарили атласные шубы на меху, суконные и камчатные кафтаны, шапки, сапоги. А после угощения во дворце романеей и медом они обыкновенно серебряные кубки и ковши, из которых пили, клали себе за пазуху и присваивали. Поэтому для таких случаев стали заказывать за границей (в Англии) особые медные сосуды, позолоченные и посеребренные. Но все эти средства оказывались недействительными. На поминки крымские ханы, царевичи и мурзы смотрели как на дань, и разбойничьи нападения продолжались. Вообще одна оборонительная система без содействия наступательной не могла достаточно обезопасить наши южные пределы. А наступательную войну против крымцев московское правительство считало еще очень трудной и неудобной; так как нас отделяли от Крыма широкие безводные степи, травы которых в случае нужды выжигались татарами. Тут могла действовать успешно только легкая татарская конница, а не тяжелая и малоподвижная московская рать. К сожалению, правительство того времени мало обращало внимания на возможность чаще громить Крым такими летучими отрядами, каков, например, был поход 1675 года, совершенный князем Черкесским Каспулатом Муцаловичем, донским атаманом Миняевым и запорожским кошевым Серком37.
Помимо сложных оборонительных сооружений и связанной с ними сторожевой службы, Алексей I большое внимание посвящал ратному делу вообще и много потрудился над устройством регулярных полков, обученных европейскому строю.
В этом отношении он следовал системе, усвоенной в царствование его отца после несчастного смоленского похода, то есть набирались пешие, или «солдатские», полки и конные, или «рейтарские», а обучение их поручалось наемным иноземцам, уже состоявшим в русской службе или вновь приезжим. Кроме офицеров, московское правительство вызывало в качестве инструкторов и опытных иноземных солдат или унтер-офицеров. Хорошее жалованье и награждение поместьями привлекали столько иноземцев в русскую военную службу, что под конец Алексеева царствования прием их был уже обставлен известной процедурой и они должны выдерживать род экзамена в искусстве владеть оружием и в разных военных сведениях.
Один из таких иноземных офицеров, именно шотландец Патрик Гордон, в своих любопытных записках рассказывает следующее.
Он побывал уже в шведской, а потом в польской военной службе; в последней был участником и очевидцем знаменитого поражения русских под Чудновом в 1660 году. Некоторые русские офицеры из иностранцев, взятые в плен в этом бою, склонили майора Гордона перейти на русскую службу, как более выгодную, то есть лучше оплачиваемую. В следующем году вместе с несколькими другими иностранными офицерами (в том числе капитаном Павлом Менезием и освободившимся из плена полковником Кравфордом) он приехал в Москву. 5 сентября эти офицеры были в селе Коломенском допущены к целованию царской руки. А через два дня, по распоряжению начальника Иноземного приказа боярина Ильи Даниловича Милославского, они явились на московском загородном поле, именуемом Чертолье. Боярин велел им взять в руки копья и мушкеты и показать свое боевое искусство. Удивленный тем Гордон возразил, что для офицеров такое искусство есть наименее важное дело, а что главное для них – умение командовать и обучать солдат. Милославский не принял никаких возражений. Тогда Гордон, взяв копье и мушкет, проделал с ними все приемы, и так ловко, что боярин остался им доволен. Он был принят на царскую службу также майором, а его товарищ Менезий также капитаном. Несколько лет спустя Гордон получил чин полковника и драгунский полк в свое командование. С этим полком он принимал деятельное участие в последующих военных событиях на Украйне. Кроме собственно военного дела, он имел сведения и в инженерном искусстве. Московское правительство так ценило его усердную и полезную службу, что потом отклоняло его неоднократные просьбы об отставке и отпуске на родину. А между тем продолжавшийся наплыв иностранных офицеров в Россию вызывал иногда отказ в их приеме. Так, в сентябре 1675 года к Архангельску прибыли на голландских кораблях полковник фон Фростен и более десятка офицеров-иностранцев с предложением своей службы. В числе их находился сам знаменитый впоследствии капитан Франц Лефорт, родом женевец. Из Москвы от Посольского приказа на это предложение было прислано повеление выслать иноземцев за море, так же поступать и с другими новоприезжими иноземцами. Но так как навигация уже прекратилась, за наступлением зимнего времени, то по усильному челобитью офицеров, оказавшихся в безвыходном положении при истощившихся собственных средствах, последовало царское разрешение двинскому воеводе отпустить их в Москву. Сюда они прибыли уже по кончине Алексея Михайловича. Но и тут ждала их неудача. Новый государь указал весной отпустить их за море, о чем им объявил А.С. Матвеев. Только часть их уехала, а полковник фон Фростен с некоторыми все-таки добился приема на царскую службу. Лефорт, приютившийся в Немецкой слободе, на ту пору заболел и таким образом случайно остался в России.
По словам одного иностранного наблюдателя (Мейеберга), уже в половине Алексеева царствования этих полковников-иностранцев
