а уж если попадёшь, невозможно выбраться. Но в сообщении была ссылка со словом «in memoriam», и он тут же вспомнил, что это означает. Посмертные распоряжения учителя.
Было утро воскресенья — чистое, промытое весенним дождем утро.
Но Раевский с тоской вспомнил про саженец на краю леса. Сто лет назад жили проще: едва отбежав от дома, человек норовил что-то написать на окружающем его мироздании. Пронзённое сердце на дереве в парке, «Астела и Висса были здесь», выстраданное «Хрен вам в грызло, дошли, победили!» — все это были естественные проявления человеческой природы. Затем потомки радостно приколачивали на доме мраморную доску «Здесь жил и от этого скончался».
Появились именные скамейки, и эта идея Раевскому нравилась. Раевский как-то летал на Север и попал в заброшенный монастырь. Там он видел дорожку, мощённую двести лет назад могильными плитами. Сперва он думал, что перед ним след утилитарной борьбы с религией, традиция прошлых веков, когда камень был в цене. Но нет, ему объяснили, что это обряд более древний. Небедные люди (у бедных дело обходилось скромными крестами) завещали положить свою плиту буквами наверх, и чем быстрее они сотрутся под чужими сапогами, тем лучше.
А когда они сотрутся совсем, то человек будет наверняка в раю — всяк человек грешен и по грехам своим умаляется, это путь покаяния, а покаяние ведет к спасению.
Потом Раевский узнал, что такое есть и в иных местах и восхитился. Ему понравилась не сама диковина, а дух времени, медленное исчезновение из мира.
В своих путешествиях, когда ещё находилось время на перемещения тела в пространстве, он то и дело добирался до обезлюдевших окраин Земли, обязательно заходя на пустынные, заросшие травой кладбища, где на крестах не было фамилий и имён. Родственники знали, а как они уехали или исчезли, и прах перешёл в ведение Бога. А мусульманские могилы были уставлены камнями, которые стояли криво, и даже если камень падал, его не выправляли, чтобы не потревожить мертвеца. Но такое можно увидеть только вдали от городов, в тех краях, откуда люди ушли век или два назад, собравшись в гигантских городах.
Раевский позавтракал, оттягивая неизбежное, но потом лёг и натянул на себя Шлем Ужаса, как его называл в своё время Виктор Петрович.
Вмешиваться в аккаунты позволяли только в строго разрешённых пределах. Всё то, что человек сочинял, снимал, писал и наговаривал в социальной сети, становилось собственностью Компании, и она решала, как распоряжаться этой посмертной плесенью. Все подписывали этот документ, а вернее, ставили галочку в квадратике «Согласен». Можно не читать длинный список условий, всё равно ты окажешься согласен. Можно быть несогласным, но тогда нужно отказаться от аккаунта, а значит, от общения с живыми людьми. Общественный институт распорядителей придавал человеческой жизни завершённость. Но максимум что им позволялось — информировать непосвящённых о смерти друга или родственника. Искусственный интеллект отчего-то считал, что живые уместнее для этой услуги.
Сперва Раевский пошёл на школьный сайт.
Там уже стояла скорбная галочка, и аватар Виктора Петровича пересекала в углу чёрная полоска. Несколько старух пролили скупую комментаторскую слезу.
Раевский побродил между фигур одноклассников и бездарно анимированной первой учительницы. Очевидно, что её образ склеен из плохо сделанных старых фотографий, теперь получивших объём — и довольно топорно. Понятно, что Виктор Петрович был школьником в доисторические времена, но эти старики могли бы не скупиться на графику.
Раевский сладострастно отчитал затесавшегося среди них рекламщика, пытавшегося продать мёртвому Виктору Петровичу спортивный тренажёр.
Затем распорядитель отправился туда, откуда и надо начинать, — на государственный портал. Он убедился, что и там всё уже сделано. Фотография. Даты жизни. Захоронение. Картинка захоронения (Шевеление листьев саженца, он даже почувствовал дуновение ветерка на опушке). Наконец код счёта, который можно пополнить, и у могилы будут появляться виртуальные цветы.
В прежние времена кое-кто пытался в завещании оговорить отсутствие рекламы в своём аккаунте. После знаменитого процесса «Стивенсон против Компании» жаловаться запретили. Проигравший Стивенсон, кстати, покончил с собой и после смерти вёл психотерапевтические беседы с подростками, ненавязчиво советуя антидепрессанты.
Оставшиеся среди живых продолжали общение с родными — за рекламу.
Но тут ему пришел комментарий от неугомонного продавца спортивных тренажеров. «Если, — волновался продавец, — ваш друг и учитель умер, то, может быть, вы вместо него заинтересуетесь нашим предложением». Невообразимая наглость, но… и Раевский остановился, как может остановиться человек, лежащий на кровати в трусах и шлеме на голове. Откуда эта дрянь знает, что он ученик покойного?
«…нашим предложением, — ворковал коммивояжер, и вы почувствуете себя как на курорте в Подосинках».
В Подосинках Раевский был один раз, лет сорок назад, ничего связанного со спортом там не было, а был у него там роман с дочерью Виктора Петровича, и были у неё ноги, как… А потом, в берёзовой роще, когда учитель увлекся присланной задачей объемного изображения… Тут Раевский разволновался так, что чуть не сдёрнул шлем, но не сдёрнул, а даже кликнул мысленно на ссылку, чтобы написать жалобу.
Ссылка привела его на скромный сайт, где, как насекомые в банке, перебирали стальными лапками и щупальцами крайне неприятные приборы для улучшения тела и поправления здоровья. Что-то тут не так.
Какой-то неправильный сайт. Нет, даже просто личный сайт — со всеми признаками не магазина, а частной работы на заказ.
Там был и адрес, правда, написанный с ошибкой. Под нормальным сетевым адресом обнаружился и архаический почтовый адрес этой конторы. Раевский из любопытства решил посмотреть, где она находится.
Он влез в системные карты, и обнаружил, что это самый центр города, впрочем, место, далёкое от богатства и шика. Бывшая промзона, старая железная дорога, улицы, разбавленные кое-где человейниками. Раевский взглядом надавил на оранжевого человечка в углу карты и тут же оказался на улице, полной машин. Они проезжали сквозь него, но Раевский инстинктивно отскочил на тротуар.
Он пошёл по этому городу, страдая от стыков визуализации.
Да, вот эта улица, вот этот дом. Дом оказался жилым, без всякой вывески магазина, но к этому-то он привык — кто теперь покупает вещи в магазинах.
Он двинулся через палисадник и, насколько позволяла это трёхмерная модель стандартных карт, стал изучать таблички у подъезда. Три оказались предупредительными — об утилизации солнечных батарей, про лимиты на воду и что-то ещё.
На двух оставшихся значились услуги стоматолога и игровая комната. На вывеске игровой комнаты кто-то приписал фломастером «клоун без шариков». Где-то он слышал эти слова.
И тут голос Виктора Петровича гаркнул ему в ухо:
— Саша, если вы проспите, то будете плясать на
