был готов.
— Посмотри, пожалуйста, направо.
Раевский посмотрел направо, и увидел, что чуть в стороне от вешалки к стене не очень аккуратно прибита фотография. На фотографии был он, Раевский — весёлый и волосатый, каким он был много лет назад. Молодого патлатого парня обнимала девушка с бритой головой. Эта девушка умерла через три года после того романа в Подосинках. Под фотографией, прямо на обоях, аккуратным почерком Виктора Петровича было написано: «Эта комната будет твоей».
— У тебя же есть ученики? — спросил Виктор Петрович, не требуя, впрочем, ответа.
— Настоящий ученик должен оказать учителю главную услугу — убить его. Раньше, когда самурай вспарывал себе живот, лучший друг отрубал ему голову, чтобы прекратить мучения.
Раевский ничего не ответил, потому что перебрал в этот момент всех своих учеников, очень расстроился, а потом решил, что теперь у него есть хорошая цель в жизни.
Потом он снова обвёл комнату-квартиру взглядом. Не бросаться же на Виктора Петровича с ножом, именно этого система и не позволит. Вернее, исключит последствия. Нет, всё должно быть просто и незатейливо.
За окном снова проехал сохранённый чужой памятью скутер.
Колыхалась занавеска, в комнате царил тот полумрак, который заползает в дом в конце жаркого дня.
Проводка смешная — такой сейчас не бывает — вдоль верхнего плинтуса идёт ряд изоляторов, на которых держится витой электрический шнур, от выключателя к розетке, от розетки к выключателю, потом наверх, безобразно пересекая потолок.
Там, в люстре, тлела старинная лампочка.
Стоп. Лампочка. Свет. Выключатель.
Включатель-выключатель.
Он встал и подошёл к выключателю у входной двери. Раевский положил на него палец. Он чувствовал, как учитель смотрит ему в спину.
Наконец, он приоткрыл дверь — на лестнице его встретил яркий свет и тишина. Раевский нажал на клавишу и, не оборачиваясь, хлопнул дверью.
Когда он стал спускаться вниз, то не сразу заметил, что одна из ступеней — на стыке локаций — оказалась прорисована хуже остальных, и чуть не споткнулся.
Но Раевский сохранил равновесие и, хоть и покачнувшись, выбрался на волю.
03 октября 2022
Полотняный завод (День работников лёгкой промышленности. Второе воскресенье июня)
— Хорошо, Ксаверий! Что ожидает нас сегодня и вообще?
— Вот это называется спросить основательно! — расхохотался Галуэй.
Автомат качнул головой, открыл рот, захлопал губами, и я услышал резкий, как скрип ставни, ответ:
— Разве я прорицатель? Все вы умрёте; а ты, спрашивающий меня, умрёшь первый.
При таком ответе все бросились прочь, как облитые водой.
Александр Грин. «Золотая цепь»
Кузьма. Покоя хочу.
Мёртвые угождают всем.
Андрей Платонов. «Шарманка»
Раевский приехал на фабрику в город, который раньше считался городом женщин. Казалось, что и рождаются тут только девочки — но с тех пор отсюда бежали почти все: и мужчины, и женщины.
Фабрика умирала — кончились двести лет её жизни, и пришло её время.
Собственно она уже умерла, но готовились официальные похороны — из активов были только старые корпуса, стоявшие над рекой.
Зато долги фабрики высились горой — как мусор на её дворе.
Часть долгов, даже большая часть, принадлежала хозяевам Раевского, и ему нужно было понять, засылать сюда падальщиков, или дать всему этому добру обратиться в прах и тлен, уйти обратно в русскую землю.
Фабрика стояла в сером тумане, поднимавшемся от реки — настоящий старый кирпич, корпуса — как красные корабли индустриальной революции. Крепость женского царства с чугунными лестницами и огромными окнами.
Большая часть корпусов пустовала, а половина оставшегося была сдана под склады.
Да и склады тут были никому не нужны. Кончился завод этого мира, хоть эта фраза и напоминала каламбур. Моногород умирал, а раньше-то его населяли бодрые невесты-ткачихи. Раевский ещё помнил анекдоты про этих ткачих, и то, как одноклассники шёпотом говорили, что если приехать сюда в одиночку, то тебя обязательно изнасилуют. Вот как приедешь, зайдёшь в подворотню, и там…
Все мальчишки втайне мечтали об этом.
И вот, спустя двадцать лет, он приехал — мародёром на кладбище.
Время было иное, не до ткацких машин.
Улицы были пусты, на площади перед гостиницей был памятник 8 марта — гигантская восьмёрка, с неразличимыми в бурьяне буквами рядом. Праздник состарился так же, как и памятник, и из окна номера, уже в ракурсе сверху, Раевский увидел воронье гнездо на верхушке цифры.
Гостиница тоже состарилась, о былом великолепии напоминала только огромная мозаика в холле.
Там был Пушкин и ещё много странных фигур.
Космонавт обнимался с ткачихой, но почему-то им угрожал тонкой шпагой человек, похожий на генералиссимуса — но не Сталина, а Суворова. Объяснения этому не было, и изображенные вокруг в изобилии станки ясности не добавляли.
В остальном всё было ожидаемо.
Ни в какую подворотню заходить было не надо.
В самой гостинице ему несколько раз позвонили с предложением расслабиться.
Он дежурно ответил, что и не напрягается.
На фабрике он имел дело с начальницей, и, было, подивился, что в этом городе остались деятельные начальницы — но нет, эта женщина тоже готовилась к отъезду. Всё было более или менее ясно, можно было садиться за отчёт, но ему хотелось под конец погулять по этому мистическому городу из его детских снов.
Мимоходом он спросил о Пушкине, и, заодно — о женщине с космонавтом.
— Ах, это? — пожала плечами начальница. — Ну, говорят, у нас останавливался Пушкин. По крайней мере, нет свидетельств, что не останавливался.
— Невеста, да… Понимаю.
— Нет, невеста — это другой Полотняный завод, в другой области. А у нас — просто останавливался. Тут в любой может течь его кровь.
— А космонавт — это Терешкова?
— Какая Терешкова? Да это и не космонавт вовсе! Это давняя история, наша легенда, можно сказать. Работница из крепостных полюбила статую. В общем, у них ничего не вышло, все умерли, как в фильме говорили.
— А Суворов там при чём?
— Суворов? А, нет, это не Суворов. Это граф Строганов, основатель фабрики — нашей и ещё двух поблизости. Ревновал крепостную к статуе. Статуя ожила и… Ну, благодаря любви статуя ожила, и возник любовный треугольник. Только с поправкой на крепостничество — у нас ведь ткачество ещё при крепостном праве возникло.
Раевский согласно покивал, хотя ему было плевать на даты. Ему был более интересен вырез в блузке начальницы, довольно рискованный. «Такая нигде не пропадёт», — решил он.
Она между тем перешла на другое:
— Но я вам
