Беда, как это случается в кочевой жизни, пришла неожиданно и в самый неподходящий момент. Напарник охотника, с которым он белковал в этот сезон, отправился за провизией в поселок, где собирался пробыть не меньше недели, а сам охотник в его отсутствие решился поохотиться в дальнем распадке, где не бывал уже года два. Беличье гайно[65], шарообразный ком сухих веток и листьев, он заметил издалека, у входа в распадок, па высоченной лиственнице, которая каким-то чудом забралась на почти отвесные скалы речного прижима. Первая белка, трепыхаясь и подпрыгивая на уступчиках, свалилась к ногам охотника; вторая попыталась уйти вверх по склону, но застряла в глубокой расселине у подножия лиственницы. Неуемный охотничий азарт погнал его за белкой по щербатым камням прижима. И вдруг — хруст вывороченного уступа, отчаянный рывок в его сторону в надежде обрести утраченную опору, грохот камнепада, сильный удар, второй, резкая всепроникающая боль, от которой, казалась, расплавился мозг, — и мрак…
Сознание возвращалось медленно, гулкими ударами пульса в висках. Он увидел себя как бы со стороны: большое сильное тело распласталось в сугробе, вокруг— взрыхленная каменным градом белизна, и только возле головы неестественно ярко алело кровавое пятно, словно кто-то плеснул на снег стакан брусничного сока. Боль исчезла, уступив место страху. Он лежал в оцепенении, стараясь подавить приступ отчаяния.
Мысли потекли плавно и бесстрастно — нога, похоже, сломана, надежды на помощь никакой, ближайший охотничий домик на расстоянии четырехчасового лыжного перехода… Все, амба… Зло тряхнув головой, прогоняя минутную слабость, он принялся обследовать сломанную ногу. Унт снимать не стал: перелом, как он определил, закрытый: снимешь — потом не натянешь на распухшую ногу. Тогда точно — конец.
С трудом добрался до своих широких охотничьих лыж, подбитых оленьим камусом, обрубил топориком загнутые концы. Привязал их к месту перелома тонкой бечевкой и, где неуклюже подрыгивая, где ползком, направился на поиски подходящих палок для костылей…
Вечерело. Тусклое солнце спешило скатиться за голубые сопки; радужное кольцо, окружающее светило, отбрасывало длинные мерцающие тени, которые постепенно сгущались, уплотняясь в темно-серые с просинью сумерки.
Грузно налегая всем телом на самодельные костыли, охотник ковылял по речному руслу. Снег прикрывал гулкую ледяную гладь тонким слежавшимся слоем, и идти было нетяжело; только изредка, натыкаясь больной ногой на незамеченный бугорок, он сбавлял ход от боли, которая застилала глаза пасму рыо и вышибала холодный пот. Он направлялся к зимнику, где ходили лесовозы. Это было верное решение, пожалуй, лучшее в его положении — до зимника, в общем-то, рукой подать. Но опытный таежник знал и другое — самый короткий путь к зимнику представлял собой полосу кочковатой мари, где и здоровому человеку впору запурхаться, не то, что ему, полукалеке. И все же он шел именно туда. Вера много повидавшего человека в собственные силы росла в нем с каждым шагом, приближавшим к цели.
Мельком взглянув на оранжевый солнечный осколок, который выглянул через щербинку между сопками, охотник заторопился — нужно было засветло позаботиться о ночлеге. По колымским меркам, мороз был небольшой — градусов тридцать-тридцать пять. Но и при таком, сравнительно несильном морозе, когда ты остался без крова, главное — запастись достаточным количеством топлива.
Когда на небольшой каменной площадке у подножия сопки заполыхал огромный костер и охотник, донельзя уставший, свалился прямо в снег у кучи сушин, было уже совсем темно. Поужинал сытно — продуктов в рюкзаке было немного, но экономить на еде в тайге было опасно: мороз незаметно, исподволь поглощал энергию, и истощенный недоеданием организм сдавал. Начиналось головокружение, затем пропадало желание двигаться, и, наконец, приходил бездонной глубины сон, который увлекал в небытие.
Испив почти полный котелок круто заваренного чая, охотник принялся устраиваться на ночлег: разбросал горящие угли и головешки и улегся прямо в центре черного круга, на горячем. словно русская печка, каменном ложе. Уснул мгновенно под треск и шипение толстых лесин, которыми обложился со всех сторон — тепло, и поутру не нужно тратить время, чтобы разжечь новый костер. Бревна горели медленно, неярким красноватым пламенем и постепенно осыпались серыми чешуйками угольков, внутри которых долго таился живчик угасающего огня.
Следующий день мало чем отличался от предыдущего. Но ночью мороз придавил за полсотни градусов. Разреженный воздух гудел, вибрировал при каждом выдохе, отталкивался от тонких лиственничных стволов глухим, долго не смолкающим эхом.
В эту ночь охотник так и не смог уснуть — леденящий холод заползал под влажную от пота одежду. К утру озноб измотал его вконец, к тому же сломанная нога распухла так, что казалось, вот-вот разорвет унт. Глухая неутихающая боль постепенно растекалась по всему телу. Не дожидаясь рассвета, он вскипятил чай, выпил вприкуску с остатками карамели, которая каким-то чудом завалялась в кармашке рюкзака, и снова пустился в дорогу.
Идти с каждым шагом становилось все труднее: ближе к устью реки снега выпало больше, чем в верховьях, и больная нога то и дело утыкалась в сугробы: иногда охотник валился и жадно глотал сухой снег, чтобы потушить огонь, сжигавший его изнутри. Он торопился, понимая, что еще одна такая ночь без крыши над головой — и мороз его доконает.
Охотничье зимовье нашел с трудом — давно не приходилось бывать в этой речной излучине. Уже приближаясь к избушке, спугнул рябчика, который шумно вспорхнул из кустарника и уселся на дерево метрах в двадцати от него. Мигом сдернул с плеч мелкашку; щелчок затвора, патрон… Патроны, где патроны?! Привязанный к поясу кожаный кошель-патронташ, в котором он хранил боеприпасы, исчез! Ярость захлестнула охотника. Не чувствуя боли, грохнул кулаком по стволу лиственницы и, швырнув ставшую ненужной винтовку в сугроб, свалился без сил на землю. Он даже не пытался припомнить, где мог потерять патронташ, — искать его было бессмысленно, все равно что иголку в стогу сена, да еще в таком состоянии… Бездумно уставившись на руки и не пытаясь их согреть, долго сидел неподвижно, устало опустив плечи. Наконец, почувствовав, что начинает зябнуть, охотник выругался — незло, а больше по привычке, — разыскал оружие и ползком забрался на крутой берег, где в зарослях виднелся зарывшийся по крохотное окошко в снег домик.
Ему повезло: сухие дрова на растопку, аккуратно сложенные в углу, прикрывали небольшую кучу угля, а в ящике, который служил кухонным столом, находились продукты. Немного: две банки тушенки, банка сгущенного молока, несколько кусочков сахара-рафинада, полпачки чая и зачерствевшая горбушка хлеба.
