Быстрозабывчивое, легкоизменчивое существо человек… Что может быть проще, оказывается, чем потерять тысячелетнюю живую веру отцов. Однако с легкостью сделать это можно было лишь в одном случае, если сама вера даже незаметно для своего носителя давно уже стала мертвой.
А мертвеца, пристегнутого к себе, зачем носить? Он только обременяет…
* * *
Бабушке моей было лет 17, когда она начала задумываться, как она мне говорила, «над сущностью религии». Кругом высились церкви, мелодичный благовест призывал молящихся. И они с сестрой с детства каждую субботу аккуратно ходили ко всенощной, а в воскресенье — к обедне. Когда Катя и Вера были маленькими, мать — Вера Егоровна — ставила их на коленки и заставляла (именно так выражалась бабушка) прочитать все утренние молитвы и не было большего позора, как забыть хотя бы одно слово. Провинившуюся как-то даже наказывали.
Вокруг все крестились, молились, ходили в церковь, но огонь веры в сердце уже редко кто имел, — не было горячности любви к Богу и Церкви, жажды ревности по Богу, — сердце было уже совсем охладевшим, а вера — ну, разве что по инерции… А ведь гонения за Веру еще не наступали — до них были годы. Что же сгубило сердца человеческие?
Неужели сама вседоступность церковной жизни, ощущение, что все, что существовало «всегда» — оно и будет существовать вечно, и никто уж этого-то не отымет? И не было никому (за исключением единиц — великих духовных провидцев-старцев) страшно потерять все это, и даже мысль о возможности такой потери в голову не приходила. «Пагубная самоуспокоенность» и… сытость душевная.
Страшная, между прочим, вещь — «покойная сытость» для потомков Адама, которым сказано было: «В мире скорбни будете» (Ин.16:33), — однако же мы неустанно домогаемся покоя. «Чем оправдаемся пред Узаконившим нам сие? Что скажем Ему в день суда? Представим ли заботливость о делах своих? Но наперед сказал Он, что нет пользы человеку, аще мир весь приобрящет душу же свою отщетит. Или что даст человек измену за душу свою (Мф.16:26)? Что пользы доставит нам временный покой? Не уготовит ли нам тьму, неусыпающего червя, скрежет зубов, не поставит ли нас наряду с блудниками и всеми жившими непотребно»? (Творения иже во святых Отца нашего Ефрема Сирина. Писания духовно-нравственные. На слова, сказанные Господом: в мире сем скорбни будете (Ин.16:33), и о том, что человеку должно быть совершенным»).
Бабушка моя очень любила хорошее церковное пение, но в слова церковной службы никогда не вникала, несмотря на то, в гимназии слушала и безупречно отвечала из Закона Божия, — лучшую Киевскую гимназия бабушка окончила с серебряной медалью. Значит, все самое главное пролетело мимо, ведь сердце ее в детстве и юности почти не тронул огонь веры и оно пребывало холодным…
Когда в детстве и юности Катя бывала в Москве или в Орехове у бабушки Анны Николаевны, то, притулившись где-то в уголке, она любила смотреть, как Анна Николаевна перед большим древним образом Господа Вседержителя и горящей пред ним лампадой вдохновенно шепчет слова молитв. Тогда Кате казалось, что бабушка разговаривала непосредственно с Самим Господом, и что Господь бабушку тоже слышал и слушал, и что стоило бы теперь и Кате вместе с бабушкой попросить: «Господи, дай, чтобы мама выздоровела», и мама была бы всегда здорова. Этим Катин духовный опыт, ее подлинный духовный багаж и ограничивался. Хотя и то не мало, как залог, если учесть, что о бабушкиной молитве сердце ее помнило всю жизнь до глубокой старости. Но недостаточно, чтобы устоять в вере в годину страшных духовных искушений.
Чуждого вере, разрушительного вокруг было разливанное море. И школьная болтовня соучениц, среди которых уже присутствовало немало богатых инородок (хорошо ли то было?), и поверхностные пересуды знакомых, среди которых уже имели место безумные предреволюционные настроения, и, наконец, собственные мучительные вопросы жизни, на которые ответов Кате не у кого было спросить, потому что была она как-то сама по себе в семье. Как это ни странно, но в духовном отношении и Катя, и избалованная Вера были запущенными детьми. Никого эти вопросы в доме не беспокоили. Возможно, в какой-то степени в жизни семьи Микулиных уже имела место та сама «пагубная самоуспокоенность», в густом тумане которой всегда и готовятся, и свершаются самые убийственные для человеческой души вещи. Хотя тревожились, конечно, о многом, поскольку как и Жуковские, так и Микулины были очень сердечными, отзывчивыми людьми. Вера Егоровна болела душой о жизни и здоровье семьи, о благополучии ее, о муже, а супруг — Александр Александрович Микулин, — и о семье, разумеется, беспокоился сильно, но еще больше о положении рабочего класса на фабриках, о социально-политической обстановке в стране…
Для того, чтобы укоренить и сохранить веру в ребенке и потом, в особенности, в молодой душе, нужны поистине подвижнические усилия близких. Нужно чтобы и у них самих горело сердце. Но Вера Егоровна была погружена в свои нескончаемые болезни, в свою неизбывную и всю жизнь переполняющую ее любовь к мужу, и в самое себя, — ведь и любовь к близким бывает в нас каким-то загадочным образом в своих глубинах лишь отсветом самой большой нашей любви — к самим себе. И таковое вполне возможно, когда в святая святых наших сердец не к Богу живет любовь.
Хотя Вера Егоровна, как и ее мать, Анна Николаевна Церкви не оставляла — живя во Владимире, часто ездила в Боголюбский монастырь и очень любила именно там молиться, — она о том не раз замечает в своей переписке. Но Вере Егоровне и в голову не приходило, что Катя на грани духовной катастрофы, что и некоторая духовная истовость другой дочери — Веры тоже имеет свои опасные симптомы. Да если бы и обратила, смогла бы она подняться на одну ступень со своей матерью Анной Николаевной, которая умела таким высоким и подлинно сильным духовным словом восстанавливать слабеющие временами душевные силы Егора Ивановича. Анна Николаевна была духовная львица, человек поистине духовного рассуждения, что святые отцы не случайно ставили выше даже сверхъестественных добродетелей святых.
У Анны Николаевны было неколебимое доверие Богу и Его Промыслу. За эту искренность и горячность не рассуждающей веры ее сердце было просвещено Самим Господом, и оно обрело мудрость. Все в ее уме было строго и стройно, и она-то вот умела ответить на любые нерешаемые вопросы, которыми так часто и мучительно искушает нас жизнь.
Когда у Кати назревал настоящий духовный кризис, а молодость все детское свое пробует на зубок и перепроверяет — выдержит ли оно это испытание или нет, подлинное это или нет? — в то время как раз вместе с эскадрой в Цусимском сражении на флагманском броненосце «Суворов» героически погиб любимый двоюродный брат Кати и Веры — Жорж Жуковский. И вот она мучительно думала о том, зачем и почему Бог попускает такие страшные войны и миллионные жертвы. «Неужели Он, если Он — сама Справедливость, не может, — если Он, конечно, есть, — прекратить эти войны»?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
