— А мне и так известно за что. Хорошо. Семена Афанасьича знаю. Соседи мы с ним. В одной колонне работаем. Дальше что?
— А дальше будет вот что: в ночь с девятого на десятое августа Астахов заходил к вам домой? Был у вас? Как раз перед вашим отъездом в Старую Рузу?
Парень поднял на следователя тяжелый взгляд, соображая, какой подвох тот ему готовит.
— Неужели не помните? Часов в десять вечера это было. Соседка у вас есть в квартире, старушка, она Астахову дверь открывала. Она может подтвердить.
Тот шумно вздохнул. Потом сказал небрежным тоном:
— А я и не отрицаю, заходил Астахов. Жена у него, видишь, рожать собралась, подменить просил. А что тут такого?
«Так, значит, в главном признался… Почему? Странно… Может, из-за старушки? Не скажи я о ней, пожалуй, стал бы все отрицать. А тут живо сообразил, что отпираться нет смысла. А вот что ты будешь петь, когда про пуговицу узнаешь?»
— Ну вот видите, вспомнили!
— Почему не выручить? Я же понимал: где тут работать, если жену в роддом отвез! Конечно, не положено так… вроде самоуправство получается.
— Нет, почему же? Очень даже похвально, поступили как настоящий товарищ. Значит, вы согласились и подменили его?
— Пришлось.
— Я так и напишу в протоколе. И всю ночь работали на его машине, возили пассажиров? А утром всю выручку Астахову отдали? Не помните сколько?
Воронов наморщил лоб.
— Точно не помню сейчас. Рублей двадцать семь, кажется. По ведомости можно проверить. Неужели Семен Афанасьич сомневается?
— Нет-нет, он ничего! Кстати, почему в ту ночь у вас шея была платком завязана? Болела?
Тот опять шумно вздохнул, отвел глаза в сторону. Следователь внимательно следил за каждым его движением.
— С чего это? Ничего у меня не болело. Зачем мне завязывать?
— Значит, не бинтовали? А где Астахов молоток держит?
Вопрос был неожиданным, и Воронов явно растерялся.
— Какой молоток?
— Обычный, что в инструменте бывает, в комплекте.
— Ну… не знаю. Может, под сиденьем, может…
— Значит, под сиденьем? Так и запишем. Конечно, под сиденьем, все шоферы туда кладут, небрежно сказал Митин.
— А может, в багажнике. Я откуда знаю, я не смотрел. У меня, к примеру, под сиденьем.
— Зачем? У всех в багажнике, а у вас под сиденьем?
— А на всякий случай. — Губы парня искривились. — Мало нашего брата, таксистов, думаете, грабят? Будь здоров! Личного оружия нам не полагается, а молотком как-никак, а обороняться можно. Вот и кладу, чтобы под рукой был.
— А что, это верно! — согласился Митин. — Можно и по голове им ударить.
Глаза у парня сейчас были острыми, внимательными.
— Там уж по чему придется…
— Вы бы, например, ударили?
— А почему бы нет? — недобро усмехнулся тот. — Туго придется, и вы ударите.
— Так… ездили всю ночь, возили пассажиров. Так и запишем… Молоток, возможно, лежал под сиденьем.
— А может, в багажнике. Я говорю, не смотрел, — опять подсказал парень.
— Хорошо, хорошо, я так и пишу.
Рука следователя быстро скользила по бумаге. Минута обостренного внимания у Воронова, видимо, прошла, глаза его опять стали тусклыми и сонными. Должно быть, сказывалась бессонная ночь. Он медленно перевел взгляд на распахнутое окно за железной решеткой. Раскаленный двор тюрьмы, похожий на каменный мешок, дышал зноем.
— У вокзалов дежурили на стоянках? У Курского, Киевского… или у Казанского?
— У Казанского два раза.
— Кого возили?
— Не помню.
Говорит вяло, без всякого выражения. И вид такой, будто не понимает, зачем следователь задает все эти ненужные, лишенные смысла вопросы. Но тот продолжал настаивать. Он знал, когда преступник напускает на себя сонный вид, говорит вяло — это значит, что он начинает понимать, какую сеть плетет следователь и выигрывает время, чтобы найти в ней более широкие ячейки.
— А вы постарайтесь вспомнить. Это очень важно, я вас предупреждаю, — с участливой доверительностью сказал Митин.
Воронов опять наморщил лоб. То ли от духоты, царившей в камере — голые стены ее были выкрашены масляной краской, — то ли от усилия вспомнить, лоб у него покрылся испариной. Он его не вытирал. «Рано же тебя в пот ударило», — подумал следователь.
— Многих возил, всех не упомнишь.
— С Казанского вокзала, например?
— Ну… военного одного с женой. Ребенок у них маленький. На Арбат отвез. — Он помолчал, потом нехотя добавил: — И гражданку одну…
«Вот это интересно! — тут же подумал следователь. — Как же ты дальше будешь выкручиваться? Неужели ты настолько глуп, что… или уж больно хитер? Очень интересно!»
— А ее куда отвезли, не помните?
— Приезжая она, с поезда. В гостиницу ей надо было.
— Отвезли в гостиницу? В какую?
Парень молчал.
— Я спрашиваю, в какую гостиницу отвезли? — мягко настаивал Сергей Петрович.
— Да ни в какую! Шебутная она оказалась… То одно, то другое! Ехали в гостиницу, а то вдруг тут, говорит, выйду. Здесь знакомая живет, у нее, говорит, переночую. А мне что! Хоть в гостиницу, хоть куда. Остановил, где она показала, она и вышла.
«Вот ты как решил выкрутиться!» — мелькнуло у Митина.
— Где же вы ее высадили? На какой улице?
Парень собрал лоб в складки.
— Плохо я тот район знаю. Не улица, а переулок… этот… как его?
— Может, Клушин? — подсказал следователь.
— Нет.
— Неужели не помните? У таксистов память отличная.
— Вот ведь не могу вспомнить! — Он довольно натурально изображал усилия человека, напрягающего память. — Там еще выбоина на проезжей части у светофора. Как его?
— Да не мучайтесь вы, Клушин переулок!
— Вспомнил: Петрушевский! Точно, Петрушевский переулок.
«Путает, не хочет назвать Клушин. В Петрушевский потом заехал, чемодан выбросить».
— А может, все же Клушин? Вы не ошибаетесь?
— Говорю, Петрушевский… А Клушин — не знаю такого переулка.
— Значит, не были в Клушином? Хорошо. Допустим, высадили ту гражданку в Петрушевском. И куда дальше поехали?
— А тут меня вскоре взяли какие-то, в центр их отвез.
— Когда гражданку везли, разговаривали с ней? О чем?
— Болтала она. А мне чего? Если с каждым говорить, за день, знаете…
Митин быстро писал. Приближалась ответственная минута: надо было объявить Воронову, в чем его подозревают. Как он будет реагировать? Почему рассказал все так, как могло происходить до самого грабежа? Парень, кажется, не так-то прост!
— Говорила она, что приехала из Магадана?
— А что случилось с ней, с этой гражданкой? — впервые проявил он интерес. Казалось, что до него только сейчас дошло, что следователь все вопросы подводил именно к этом пассажирке.
