– Очень утешительно. Да, что и говорить, с джиленбоунских времен вы изрядно преуспели. Видели статью в «Гералде» по поводу вашего нового повышения?
Ральф поморщился.
– Да, видел. Вы научились язвить, Фиа.
– Да, и притом получаю от этого удовольствие. Сколько лет я держала язык за зубами! И даже не понимала, как много теряю! – Она улыбнулась. – Мэгги поехала в Джилли, но скоро вернется.
С веранды вошли Дэн и Джастина.
– Бабушка, можно, мы возьмем лошадей и съездим к Водоему?
– Вы же знаете порядок. Ездить верхом можно только с маминого разрешения. Прошу извинить, но так распорядилась мама. И как вы себя ведете? Подойдите, поздоровайтесь с гостем.
– Я с ними уже познакомился.
– Ах вот как.
Ральф улыбнулся Дэну:
– Я думал, ты учишься в Сиднее.
– Так ведь сейчас декабрь, святой отец. Летом нас отпускают на каникулы, на целых два месяца.
Слишком много лет прошло, он уже и забыл, что в Южном полушарии у детей самые длинные, самые счастливые каникулы приходятся на декабрь и январь.
– А вы долго у нас поживете, святой отец? – спросил Дэн, по-прежнему завороженно глядя на кардинала.
– Святой отец побудет у нас так долго, как только сможет, Дэн, – сказала бабушка. – Но, мне кажется, ему будет довольно утомительно слушать, как его все время величают святым отцом. Может быть, можно попроще? Хотя бы дядя Ральф?
– Дядя?! – воскликнула Джастина – Ты же знаешь, бабушка, чужих мы дядями не называем. Наши дяди – только Боб, Джек, Хьюги, Джимс и Пэтси. А он будет просто Ральф.
– Не груби, Джастина! Ты что, вдруг разучилась вести себя прилично? – строго спросила Фиа.
– Ничего страшного, Фиа. Мне, право, будет гораздо приятнее, если все станут называть меня просто Ральф, – поспешно вмешался кардинал де Брикассар. Почему она сразу так его невзлюбила, эта странная малышка?
– Я не могу! – ахнул Дэн. – Не могу я вас звать просто Ральфом!
Кардинал перешел комнату, положил руки на обнаженные смуглые плечи, улыбнулся, глядя сверху вниз на мальчика, синие глаза его в защищенной от солнца комнате казались очень яркими и смотрели очень по-доброму.
– Конечно, можешь, Дэн. Греха в этом нет.
– Пошли, Дэн, нам надо назад в наш домик, – приказала Джастина.
Кардинал Ральф и его сын обернулись к Фионе, разом посмотрели на нее.
– О Боже милостивый! – сказала Фиа. – Ступай, Дэн, беги играть в сад, слышишь? – Она хлопнула в ладоши. – Брысь!
Мальчик пустился бежать со всех ног, а Фиа нетерпеливо покосилась на свои гроссбухи. Ральфу стало ее жаль, и он сказал, что пройдет на кухню. Как мало изменилась Дрохеда! В дом, видно, даже электричество до сих пор не провели. И по-прежнему густо пахнет воском и розами, что стоят повсюду в больших вазах.
Ральф долго сидел на кухне, разговаривал с миссис Смит, Минни и Кэт. Все они сильно постарели за эти годы, но почему-то старость оказалась им больше к лицу, чем Фионе. Они явно счастливы. Да, в этом все дело. По-настоящему, чуть ли не безоблачно счастливы. Бедная Фиа, она-то отнюдь не счастлива. И ему страстно захотелось скорее увидеть Мэгги – а как она, она-то счастлива?
Но когда он вышел из кухни, Мэгги еще не вернулась, и, чтобы убить время, он неторопливо пошел к реке. Как тихо, спокойно старое кладбище Дрохеды, и на стене склепа шесть бронзовых табличек, те же, что и много лет назад. Пусть и его тоже похоронят здесь, надо не забыть распорядиться на этот счет, как только он вернется в Рим. А вот неподалеку от склепа появились две новые могилы, умер старый садовник Том, и еще жена одного овчара, который служит в Дрохеде с 1946 года. Немалый срок, своего рода рекорд. По мнению миссис Смит, этот овчар оттого и не уходит, что здесь могила жены. А зонтик с колокольчиками на могиле повара-китайца за долгие годы совсем выгорел под яростным австралийским солнцем – помнится, был он такой великолепный, ярко-красный, но постепенно выцветал, менялись оттенки, и теперь он совсем блеклый, чуть розоватый, почти как пепел розы. «Мэгги, Мэгги. После меня ты все-таки вернулась к нему, родила ему сына».
Очень жарко; чуть дохнул ветерок, всколыхнул ветви плакучих ив на берегу, тоненько зазвенели крохотные жестяные колокольцы на китайском зонтике, завели свою скорбную песенку: Хи Синг, Хи Синг, Хи Синг. «Чарли с Тэнкстенда, хороший был парень». Эта надгробная надпись тоже поблекла, ее уже почти не разобрать. Что ж, все правильно. Кладбища и должны вновь погружаться в материнское лоно земли, волны времени понемногу унесут в пучину их людской груз, и под конец исчезнут все следы, помнить и вздыхать будет один лишь ветер. Нет, не желает он после смерти лежать в каком-нибудь ватиканском мавзолее, среди таких же, как он сам. Пусть его похоронят здесь, среди людей, которые жили настоящей жизнью.
Он обернулся и встретил тусклый взгляд мраморного ангела. Ральф приветственно махнул ему рукой. Потом посмотрел в сторону Большого дома. И вот по лугу к нему идет она, Мэгги. Тоненькая, золотистая, в бриджах и мужской белой рубашке, такой же, как на нем самом, серая мужская фетровая шляпа сдвинута на затылок, ноги обуты в светлокоричневые сапожки. Она похожа на мальчика, на своего сына, которому бы следовало быть и его, Ральфа, сыном. Он ведь был мужчиной, но когда и его тоже зароют в эту землю, в доказательство не останется после него ни одного живого существа.
Она подошла, перешагнула через низенькую белую ограду, так близко подошла, что он уже ничего не видит – одни глаза ее, серые, полные света глаза, все такие же прекрасные, и все та же у них власть над его сердцем. Ее руки обвили его шею, опять он коснулся своей судьбы, словно никогда с ней не расставался, опять под его губами не во сне, а наяву ее живые теплые губы; так долго, так давно он этого жаждал. Вновь он причастился святых тайн – совсем иное причастие, темное, как сама земля, не имеющее никакого касательства к небесам.
– Мэгги, Мэгги, – сказал он, держа ее в объятиях, зарываясь лицом в ее волосы, широкополая шляпа ее упала на траву.
– Наверное, все остальное не важно, правда? – сказала она, закрыв глаза. – Ничто не меняется, все по-старому.
– Да, ничто не меняется. – Он и сам в это верил.
– Ты в Дрохеде, Ральф. Помни, в Дрохеде ты принадлежишь не Богу, здесь ты мой.
– Да, знаю. Согласен. Но я приехал. – Он опустился на траву, притянул ее, усадил рядом. – Зачем, Мэгги, зачем?
– Что зачем? – Она гладила его по волосам, по-прежнему густым и красивым, только седины в них теперь больше, чем у Фионы.
– Зачем ты вернулась к Люку? И родила ему сына? – спросил он ревниво.
Душа ее глянула на него из сияющих серых зеркал, но ее мыслей они не выдали.
– Он меня заставил, – мягко сказала Мэгги. – Это случилось только раз. Но я не жалею, ведь теперь у меня есть Дэн. Дэн стоит всего, что мне пришлось ради него пережить.
